Первые два ответа – утвердительный и отрицательный – являются судебными доказательствами, причем понятно, как они могут быть использованы судом, если тот с ними согласен. В третьем случае налицо отказ от формулирования экспертного вывода и отсутствие экспертного заключения как доказательства.

Вопрос о наличии или об отсутствии подлежащего доказыванию психического расстройства остается невыясненным, и потому вместо заключения эксперты составляют другой документ – сообщение о невозможности дать заключение (ч. 1 ст. 85 ГПК; ст. 16 Федерального закона от 31 мая 2001 г. N 73-ФЗ “О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации”).

Тот факт, что искомое обстоятельство остается невыясненным, не делает ситуацию неразрешимой. Суд руководствуется нормой ст. 56 ГПК об обязанности доказывания: “Каждая сторона должна доказать те обстоятельства, на которые она ссылается как на основания своих требований и возражений”. По делам о признании недействительными завещаний обязанность доказать факт психического расстройства завещателя, которое не позволяло ему понимать значение своих действий или руководить ими, возлагается на истца, ибо именно он ссылается на этот факт как на основание своего требования признать завещание недействительным. И если этот факт остается невыясненным из-за невосполнимого недостатка доказательств, то истец проигрывает дело.

Иногда в случаях недостатка данных для категорического экспертного вывода эксперты-психиатры формулируют свое заключение в вероятной модальности: с наибольшей вероятностью можно утверждать, что психическое расстройство, препятствовавшее завещателю понимать значение своих действий или руководить ими, все же было. Как следует понимать такое заключение?

Утвердительным доказательством существования искомого психического расстройства его признать нельзя, ибо вероятный экспертный вывод не исключает обратного (того, что психического расстройства не было). Иначе вообще было бы непонятно, чем утвердительное вероятное заключение по своему доказательственному значению отличается от утвердительного категорического заключения. Да и само деление утвердительных выводов на категорические и вероятные в таком случае теряло бы смысл.

Если же вероятное заключение экспертов-психиатров принять “как есть” (в его вероятностной модальности), то последствия такого шага могут оказаться абсурдными. Согласившись с экспертным заключением, что лицо в момент составления завещания с наибольшей вероятностью страдало психическим расстройством, исключавшим сделкоспособность, суд неизбежно придет к юридически нелепому умозаключению: завещание надлежит признавать “наиболее вероятно недействительным”. Вероятный экспертный вывод в вопросе о психическом расстройстве, исключающем вменяемость, породил бы целую цепочку нелепых выводов и решений – лицо следует признать “вероятно, невменяемым”; “вероятно”, освободить его от уголовной ответственности; “вероятно”, направить на принудительное лечение. Подобные логические и юридические погрешности и противоречия являются следствием того, что при установлении экспертным путем юридически значимых психических расстройств заключение эксперта-психиатра есть всегда прямое доказательство.

В отличие от судебной психиатрии, в рамках судебных экспертиз многих других видов, например криминалистических, экспертные заключения могут выступать в роли косвенного доказательства. Поэтому в этих областях судебно-экспертной деятельности нет принципиальных препятствий для самой постановки проблемы допустимости вероятного заключения. Иными словами, применительно к криминалистическим судебным экспертизам, да и ко многим другим тоже, анализируемая проблема в принципе “дискутабельна”, т.е. она может ставиться и обсуждаться. (Хотя ее “дискутабельность” еще не предрешает результата дискуссии, участники которой пока еще далеки от единодушия.) Тогда как в судебной психиатрии проблема вероятных экспертных заключений не может стать даже “дискутабельной”, ибо на пути признания их допустимости в качестве судебного доказательства сразу же возникают непреодолимые препятствия.

Сказанное дает основания для внесения важного уточнения в саму постановку проблемы вероятных экспертных выводов. До настоящего времени подразумевалось, что она должна иметь единое решение для всех без исключения судебных экспертиз, так как такое решение будет опираться на логические законы и принципы судебного доказывания, носящие универсальный характер. Не вызывает сомнений, что у судебных психиатров не может быть своей особой логики доказывания, отличной, скажем, от той логики, которой руководствуются судебные медики или судебные почвоведы. Однако более углубленный анализ проблемы свидетельствует, что не все в ней столь очевидно и просто.

Логические законы действительно универсальны, но специфика предметно-содержательной сферы отдельных видов судебных экспертиз, сквозь призму которой преломляется действие универсальных логических законов, способна иногда порождать различия, значимые для экспертного и судебного доказывания.

Здесь необходимо сделать одну существенную оговорку. Разумеется, следователь и суд вправе не согласиться с экспертным заключением, отвергнуть его полностью или частично. Несогласие может коснуться, в частности, и логической модальности экспертных выводов. Например, эксперты-психиатры сформулировали вероятное заключение, а суд, вопреки им, решил, что в деле есть достаточно оснований для категорического вывода.

Однако это уже иной аспект проблемы, заслуживающий отдельного рассмотрения. Мы же имеем в виду только случаи, когда суд согласился с экспертами в том, что для категорического вывода фактических данных действительно недостаточно <5>.

Как уже отмечалось, наиболее часто вероятные заключения даются по делам о “завещательной дееспособности”, когда эксперты-психиатры и суд опираются на абсолютно одинаковый объем собранной и имеющейся в материалах дела доказательственной информации <6>.

Поэтому суд не может одновременно и согласиться с экспертами, давшими вероятное заключение, и признать искомое психическое расстройство доказанным. Поступая подобным образом, суд допустил бы серьезную логическую ошибку. Она заключается в том, что одно (согласие с вероятностной модальностью экспертного вывода как прямого доказательства искомого факта) явно противоречит другому (признанию этого факта доказанным).

Между тем сторонники вероятного судебно-психиатрического заключения видят его преимущества как раз в том, что оно позволяет суду самостоятельно избрать одно из двух возможных решений – о доказанности либо недоказанности искомого психического расстройства. Однако при этом, во-первых, непонятно, по каким основаниям будет производиться выбор (при немалых подозрениях, что он окажется произвольным). Во-вторых, в большинстве случаев ожидается, что выбор будет сделан в пользу утвердительного категорического доказательства. Иными словами, то самое “чуть-чуть”, о котором писал Ю. Орлов, будет восполнено самим судом, хотя и непонятно, каким именно образом. Ведь, согласившись с вероятным характером экспертного заключения, суд фактически признал это недостающее “чуть-чуть” невосполнимым.

Существенным является также вопрос о “легитимности” вероятных экспертных заключений, т.е. вопрос о том, на какие правовые нормы или методические правила опираются вероятные экспертные выводы. Этот вопрос имеет свою историю.

В российском процессуальном законодательстве упоминаний о вероятных экспертных заключениях не было никогда. Между тем многолетняя дискуссия о вероятных заключениях эксперта ведется по поводу именно их допустимости или недопустимости как судебного доказательства, что, на наш взгляд, является предметом регулирования процессуального закона, а не иных нормативных правовых актов или методических документов.

За разрешение этого вопроса брался в свое время Верховный Суд СССР. В Постановлении Пленума Верховного Суда СССР от 16 марта 1971 г. N 1 “О судебной экспертизе по уголовным делам” указывалось, что вероятное заключение эксперта не может быть положено в основу приговора.

Однако в действующем Постановлении Пленума Верховного Суда РФ с таким же названием <7> не воспринята и не продолжена эта традиция, в нем проблема вероятных экспертных выводов не отражена.

Потенциальная возможность неодинакового решения вопроса о допустимости вероятных экспертных заключений в зависимости от вида (рода, класса) судебных экспертиз ставит вопрос об их “легитимности” совершенно по-иному: единого и универсального правила или нормы, которые регламентировали бы допустимость вероятных заключений применительно ко всем судебным экспертизам, не может быть в принципе.

Сложно сказать, обладает ли спецификой в рассматриваемой сфере только судебно-психиатрическая экспертиза или таких экспертиз больше. Для получения ответа на этот вопрос потребуется специальное исследование. Поэтому, ограничившись рассмотрением судебно-психиатрической экспертизы, рискнем предположить, что единственной и уникальной (в плане обладания интересующей нас спецификой) она, скорее всего, не является.

В завершение хотелось бы обратить внимание на сугубо практическую значимость сформулированных в настоящей статье умозаключений. При установлении наличия или отсутствия юридически релевантных психических расстройств экспертам-психиатрам не следует прибегать к вероятностной модальности своих выводов по причинам, о которых говорилось выше.

В случаях, когда фактических данных для категорического вывода недостаточно, экспертам-психиатрам необходимо, на наш взгляд, составлять предусмотренное законом письменное сообщение о невозможности дать заключение (п. 6 ч. 3 ст. 57 УПК; ч. 1 ст. 85 ГПК; ст. 16 Федерального закона от 31 мая 2001 г. N 73-ФЗ “О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации”).