Случай кражи ребенка женщиной с истерическим расстройством личности в состоянии декомпенсации
В.И. Васянина, Н.К. Харитонова, А.Б. Рахманов
Анализ криминального поведения женщин с расстройствами личности, с точки зрения его мотивации, свидетельствует о том, что ведущая роль здесь принадлежит микросоциальным факторам, в том числе ситуационным, а также системе жизненных ценностей. Проведенные исследования показывают, что особую уязвимость в отношении различного рода психогений представляют женщины с наличием в клинической картине истерической симптоматики (Качаева М.А., 1999). Среди совершивших преступление отмечается увеличение доли лиц с патологией личности (Антонян Ю.М., 1992). Изучение женщин с личностной патологией выявило взаимосвязь внутриличностных факторов и ситуационных при становлении криминального поведения. По мнению Н.В. Васильевой (1999), личностная патология является фактором, чрезвычайно повышающим риск криминального поведения. Л.В. Ромасепко (1993), исследуя истерические расстройства у женщин, указывает, что одними из наиболее значимых психогений являются семейные и интерперсональные конфликты.
Считается, что расстройство личности – это не психическая болезнь в принятом психопатологическом клинико-нозологическом понимании, но оно представляет собой стойкое патологическое состояние, в рамках которого возможно развитие декомпенсаций, реакций как вариантов динамики психопатий.
Изучая проблему психопатий, И,К. Шубина, Н.И. Фелинская (1970) отмечали, что каждому типу личности соответствует определенный “патогенный фактор внешней среды”. По мнению авторов, “патогенной” оказывается лишь та ситуация, которая становится неразрешимой для данной личности, при этом декомпенсирующая, провоцирующая роль ситуационных факторов появляется в том случае, когда они по своей интенсивности превышают адаптационные возможности личности, “специфически нарушая именно данную систему (личность)”. Исследуя динамику психопатий, Т.Б. Дмитриева (1990) выделила непсихотический вариант патохарактерологического сдвига, под которым подразумевается усугубление чаще всего основных черт, но в пределах ресурсов личности, с дисбалансом механизмов адаптации-компенсации.
В судебно-психиатрической практике при вынесении экспертного решения у пациентов с расстройствами личности именно оценке динамических сдвигов придается большое значение. По мнению Б.В. Шостаковича (2006), в случае совершения правонарушения в состоянии глубокой декомпенсации, со значительным нарушением волевой регуляции и прогностических способностей правомочно заключение о невменяемости. При экскульпации больных с личностной патологией наиболее сложным является доказательная часть установления соответствия медицинского и юридического критериев невменяемости. В качестве примера приводим соответствующее клиническое наблюдение.
М., 1993 г.р., обвиняемая по п.“д” ч.2 ст. 12G УК РФ в похищении ребенка.
Наследственность психопатологически не отягощена. Родилась без патологии старшим ребенком из двоих детей, в полной семье. Росла и развивалась в соответствии с возрастом. В школу пошла с 6 лет, училась отлично. Была общительной, активной. Перенесла детские инфекции, простудные заболевания, травму позвоночника, находилась на лечении в детской больнице.
Окончила 11 классов с золотой медалью. Из школьной характеристики известно. что “ за период обучения зарекомендовала себя с положительной стороны. Дисциплинированна, все годы училась на “отлично”. Являлась участником и призером школьных и районных олимпиад, была членом ученического самоуправления в школе, старостой класса, имела много друзей. Активно принимала участие в художественной самодеятельности, была солисткой школьного ансамбля”. После окончания школы поступила в университет на медицинский факультет по специальности “лечебное дело”. Через полгода у нее умерли дедушка и бабушка, к которым она была привязана.
После этого потеряла интерес к учебе, стала чувствовать себя “не в своей тарелке”, засиживалась дома, не хотела ни с кем общаться, полгода не посещала занятия. Обращалась за помощью к врачу-психиатру Курской ЦРБ (медицинская документация не была представлена). В сентябре 2011 г. вернулась к занятиям, однако желания учиться не было. В результате пропуска занятий была отчислена из университета в 2012 г. В 2013 г. подала документы в университет на факультет “Бизнес и сервис’1, также в медицинский колледж, и была принята в оба учебные заведения. Решила обучаться в медицинском колледже по специальности “медицинское дело”, где училась до последнего времени. Из характеристики классного руководителя известно, что “за весь период обучения проявила себя как студентка, обладающая хорошими способностями к учебе, прилежанием, желанием и умением учиться. Проявляет повышенный интерес к своей будущей профессии, стремится получить глубокие прочные знания, изучает дополнительную литературу. Преподаватели отмечают ее стремление овладеть будущей профессией, высокую работоспособность и целеустремленность. Хорошую учебу сочетает с активным участием в общественной жизни группы, отделения, колледжа, проявляя инициативу и творческий подход к порученному делу. Была членом студенческого совета колледжа и участвовала в благотворительных ярмарках и акциях, награждена грамотами за поддержку волонтерского движения “. Со слов М., с 2014 г. стали отмечаться обмороки при стрессовых ситуациях, однако лечение по этому поводу нс принимала. Из характеристики с места жительства подэкспертной известно, что проживает совместно с родителями и младшим братом, отец и мать — школьные педагоги. По месту жительства семья характеризуется с положительной стороны, жалоб от соседей и односельчан не поступало”. Как следует из материалов уголовного дела, 10.03.2016 г. из перинатального цента М. похитила одномесячного ребенка.
Из протокола осмотра места происшествия от 10.03.2016 г. известно, что в квартире М. был обнаружен новорожденный ребенок. Участвующая в осмотре мать подэкспертной поясняла, что в кровати находится ее внук, которого она с мужем и дочерью привезли 10.03.2016 г. из перинатального центра. Согласно заключению эксперта от 11.03.2016 г., у М. каких-либо повреждений на теле, а также признаков бывшей беременности и свершившихся родов не выявлено. Из заключения эксперта 11.03.2016 г. известно, что при судебно-медицинской экспертизе ребенка повреждений обнаружено не было. 11.03.2016 г. был допрошен отец подэкспертной, который сообщил, что его дочь М. с 2014 г, сожительствовала с Г. В мае 2015 г. она от него забеременела, узнав об этом, Г. ее бросил. Со слов жены и дочери, беременность протекала нормально, осенью дочь делала УЗИ, сообщила им, что она ждет ребенка мужского пола. Со слов матери, неоднократно была госпитализирована в перинатальный центр в г.Белгорода. 01.03.2016 г. “скорой помощью’’ М. была доставлена в перинатальный центр, где родила мальчика.
Отец указывал, что 02.03.2016 г. он с женой ездил навестить М., она выходила к ним из больницы через переход в халате и тапочках. 09.03.2016 г. дочь позвонила им и сообщила, что ее выписывают 10.03.2016 г. Показывал, что 10.03.2016 г. они с женой приехали к перинатальному центру, где передали дочери “конверт для новорожденных”, после чего она ушла. Сообщал, что также М. встречали друзья и однокурсники, около 10 человек. 11.03.2016 г. была допрошена мать подэкспертной, которая сообщила, что с октября 2014 г. ее дочь жила совместно с Г., от которого в мае 2015 г. забеременела. Узнав об этом, Г. ушел от нее, дочь очень переживала, у нее были сильная депрессия, обмороки, к врачу-психиатру не обращалась. Со слов матери. 22.02.2016 г. дочь забрала “скорая помощь” с болями вниз}’ живота и отвезла в перинатальный центр в г.Белгород. 24.02.2016 г. ее выписали. Показывала, что 01.03.2016 г. ей позвонила М. и сообщила, что родила мальчика. 02.03.2016 г. она ездила с мужем в перинатальный центр навестить М., которая вышла через надземный переход областной больницы, была одета в халат и тапочки, взяла передачу и ушла. С 02.03.2016 г. она ежедневно созванивалась с дочерью. 09.03.2016 г. дочь позвонила ей и сообщила, что ее выписывают 10.03.2016 г. она с мужем приехала к перинатальному центру, передала дочери “конверт для новорожденных”, после чего она ушла. Вскоре М. вышла с бокового входа, объяснив это тем, что “не хотела, чтобы девочки знали, что у ребенка нет отца”. После этого они сели в машину и уехали домой. Допрошенный Г. сообщил, что в мае 2014 г. он познакомился с М., после чего стал проживать с ней. В начале июня 2015 г. они расстались, М. показала ему тест на беременность и сказала, что беременна от него, на что он сказал, что не верит ей, и уехал. На протяжении двух месяцев М. пыталась встретиться с ним, писала сообщения от имени своей тети, что она напилась таблеток и ее забрали в реанимацию. В дальнейшем он позвонил тете М., которая сообщила, что не писала данных сообщений. После этого он с М. не общался. Допрошенные однокурсницы М. сообщали, что в конце сентября 2015 г. М. сообщила им, что она беременна.
С этого времени она пропускала занятия, ссылаясь на необходимость посещения врачей и ухудшение состояния здоровья. В период беременности М. несколько раз становилось плохо, она теряла сознание, из носа шла кровь, в связи с чем ей оказывалась медицинская помощь, из колледжа ее забирала “скорая помощь’. Отмечали, что в последние полтора-два месяца М. практически не посещала колледж. В ходе общения М. говорила, что очень сильно ждет, когда родит, переживала, что “перехаживает” беременность. 02.03.2016 г. во время прохождения практики они встречались с М., которая позвонила сама и сообщила, что находится в перинатальном центре. В ходе беседы М. подробно описывала им весь процесс родов, описывала ребенка, показывала фотографии ребенка. Указывали, что М. сообщила им, что ее будут выписывать 10.03.2016 г. В указанный день большая часть группы пришла встречать ее к перинатальному центру, также там находились родители и друзья М. Сообщали, что М. вышла из бокового входа, на руках у нее был ребенок, она плакала, говорила, что от радости. Через некоторое время М. прислала им сообщение с благодарностью, а также фотографии ребенка и кроватки, которую купили родители. 11.03.2016 г. была допрошена акушер-гинеколог. которая сообщала, что в ноябре 2015 г. к ней на прием приходила М. с жалобами на задержку месячных. При обследовании у нее не было обнаружено острой гинекологической патологии, беременность не выявлялась. На следующий прием пришла в феврале 2016 г. с жалобами на скудные сукровичные выделения. Фактов беременности за все приемы выявлено не было. В протоколе допроса подозреваемой от 11.03.2016 г. М. сообщала, что на протяжении длительного времени, примерно с июня 2015 г. по февраль 2016 г. она обманывала своих родственников и знакомых в том, что якобы беременна и ожидает рождение мальчика. Летом 2015 г. она была худая, а после стала набирать вес, у нее появился живот, как у беременной. Она часто встречалась с родителями и знакомыми, которые не могли заметить ложной беременности. Когда ее собирались навестить родственники или подруги, то она ехала в перинатальный центр, там переодевалась в халат и тапочки, т.е. делала вид, что она находится “на сохранении и лечении” в больнице, где и встречала их. Никто из близких не заподозрит обмана. Указывала, что она неоднократно ходила в поликлинику в период с июня 2015 г. по февраль 2016 г. к гинекологу, при этом всем родственникам и знакомым говорила, что ходит в женскую консультацию и встала на учет по беременности. 28.02.2016 г. М. снова встречалась с матерью, при этом старалась напрягать живот. 01.03. 2016 г. она позвонила матери и сообщила, что родила ребенка – мальчика, придумала самостоятельно имя, вес и рост ребенка, позвонила своим подругам. 02 и 05.03.2016 г. она вновь приезжала в перинатальный центр, так как ее хотели навестить подруга п родители. 10.03. 2016 г. к ней на выписку приехали родители и подруги. Указывала, что приехала раньше, в перинатальном центре переоделась, родители отдали вещи для ребенка. Она сообщила родителям, что скоро придет с ребенком на выписку. Затем она прошла в отделение патологии, не знала, что ей делать, просто ходила по отделению вперед-назад. Увидела, что в палате лежали дети, зашла в палату и взяла ребенка. Ребенка положила в конверт и вышла на улицу, где ее встретили родители и подруги Вечером к ним домой пришел участковый и попросил документы на ребенка. После этого она потеряла сознание и не помнила, что происходило дальше. Помнила, только, что родители увидели, что ребенок женского пола. Сообщала, что в период правонарушения не понимала, что совершает похищение чужого ребенка, не могла оценить свое психическое состояние, не понимала, что делает. При проведении АСПЭК М. была доступна продуктивному контакту. В начале беседы была напряжена. В последующем становилась все более раскованной, говорила много, эмоционально. При затрагивании темы следственной ситуации легко возникала слезливость. Активно жалоб на состояние здоровья не предъявляла, при уточняющих вопросах сообщала о периодических нарушениях сознания в виде обмороков: “падаю в обмороки, бывает, что несколько раз в день”. Функции памяти не нарушены, анамнестические сведения сообщала подробно, на запамятование не ссылалась. Интеллект соответствовал полученному образованию. Мышление последовательное, была способна к логическим умозаключениям. Бредовых идей не высказывала, обманов восприятия не выявлялось. Сведения об инкриминируемом ей деянии сообщала в соответствии с данными ранее показаниями в рамках уголовного расследования. Сообщала, что “ сейчас начала оценивать происходящее как преступление, раньше не оценивала последствия”. Диагностические и экспертные вопросы решены не были, рекомендовалось назначение стационарной судебно-психиатрической экспертизы. При настоящем обследовании в Центре соматической патологии не выявлено. По заключению невролога “Грубой очаговой симптоматики со стороны ЦНС на момент осмотра нет. Синдром вегетососудистой неустойчивости по гипотоническому типу”.
Психическое состояние.
Правильно ориентирована вместе, времени и собственной личности. Цель экспертизы понимает верно. Держится скованно, выглядит подавленной, растерянной, во время беседы часто плачет. Продуктивному контакту доступна. Эмоционально неустойчива, при затрагивании значимых тем начинает плакать, но продолжает рассказывать, успокаивается не сразу. В беседу с врачом вступает, на вопросы отвечает в плане заданного, не всегда сразу, часто переспрашивает. Рассказывая о себе, стремится показать себя с лучшей стороны, вызвать сочувствие, понимание, акцентируя внимание па отдельных событиях жизни и переживаниях, которым придает особое значение. Характеризует себя как общительную, домашнюю, целеустремленную, плаксивую, сообщает, что когда нервничает, ее начинает всю трясти, появляется ощущение кома в горле, тяжести в груди, может упасть в обморок. Злоупотребление спиртными напитками отрицает. Анамнестические сведения сообщает последовательно, в полном объеме, излишне обстоятельно, детализируя несущественные события, правильно датирует основные жизненные события. Рассказывает, что школу закончила с золотой медалью, участвовала во всех внешкольных мероприятиях, всегда находилась в центре внимания, ее уважали, любили, стремились ей подражать. После окончания школы поступила в медицинский университет, где “потерялась в общей массе”. Указывает, что “привыкла быть в центре внимания”, а в университете это не получалось. Связывает с этим снижение интереса к учебе, так как привыкла, чтобы ее ставили в пример, “стремились подражать”. После смерти бабушки и дедушки целыми днями лежала дома, не ела, ничем не занималась, ни с кем не общалась. Рассказывает, что после выхода из академического отпуска продолжала пропускать занятия, не сдавала зачеты, при этом родителям говорила, что “все у нее хорошо”, “учится она отлично, задолжностей нет”. Поясняла, что врала родителям, так как “боялась их расстроить, не оправдать их надежд”. После отчисления из университета пересдала ЕГЭ. Была зачислена в медицинский колледж, где “учиться было легче ‘, и “снова стала в центре внимания”. Отмечает, что “так же, как и в школе” на нее стали обращать внимание, она была отличницей в учебе, активисткой, ее ставили в пример. Рассказывает, что в 2014 г, познакомилась с Г., проживали вместе. Отмечает, что в тот период старалась “делать все, как мать, готовила, убирала, стирала, создавала уют”. Поясняет, что не чувствовала “отдачи”, “хотелось большего”. Говорит, что ревновала его. в связи с чем у них происходили частые ссоры. После одной из таких ссор Г. “бросил ее”, сказав, что она “истеричка”. Данный разрыв переживала очень сильно. Отмечает снижение па- строения, аппетита, нарушение сна, постоянные приступы “истерик”. Рассказывает, что постоянно думала “как его вернуть”, звонила своим и его родителям, просила “повлиять на него”. В какой-то момент решила сказать, что она беременна. Взяла у подруги “положительный” тест на беременность, который показала Г. Сделала это для того, чтобы они “пристыдили его и он вернулся”. Сообщает, что когда поняла, что он “не вернется”, писала ему с неизвестного номера, что она “наглоталась таблеток и попала в реанимацию”. Когда и это не подействовало, бросила все попытки. Продолжала лгать про беременность, объясняя это вниманием и трепетным отношением всех окружающих к ней. “нравилось это чувство”, “все так со мной были добры, ласковы”, “в какой-то момент я сама поверила, что беременна”. Отмечает у себя изменение пищевого предпочтения, непереносимость табачного дыма, “тошноту по утрам”. Рассказывает, что “постоянно” хотела признаться родителям, но все время “откладывала на завтра”. Зная, что должны будут навестить родные или знакомые, приезжала из дома на такси в халате и тапочках в областную больницу’ и там встречалась с ними. В инкриминируемом деянии вину признает полностью. Рассказывает, что в день предполагаемой выписки из больницы с ребенком она собрала вещи и поехала в перинатальный центр. При встрече с роди гелями они постоянно спрашивали, когда увидят ребенка. Она взяла конверт для новорожденных и пошла обратно в перинатальный центр. Сообщала, что пока она ходила по перинатальному центру, ей постоянно звонили родители и друзья, которые спрашивали, когда она выйдет к ним. Говорит, что она поднялась на 3-й этаж и “конверт” оставила на окне 2-го: “Ходила там, увидела приоткрытую дверь, зашла – вижу, ребенок лежит, по бокам еще кювезы стоят, были ли там дети, не могу сказать. Меня жаром обдало, сердце стучало, сбилось дыхание— вот решение моей проблемы. Я взяла ребенка, он спал, прижала к себе и пошла. Боялась уронить, понимала, что это ребенок, он живой. Спускаясь, вспомнила, что оставила конверт на подоконнике, вернулась, забрала и на 1-ом этаже, на скамейке запеленала ребенка в него. Вышла не через парадный вход, а сбоку”. Когда приехали домой, увидела, что ребенок – девочка, “поняла, что натворила”. Потом пришел полицейский, спросил документы на ребенка, после чего упала в обморок”. Отдельные суждения М. незрелые, внешне- обвиняющие, склонна к самооправданию. Интеллектуальный уровень соответствует полученному образованию, память и внимание без грубых нарушений. Мышление конкретного типа, последовательное, логичное. Эмоциональные реакции лабильны. Психотической симптоматики (бреда, галлюцинаций и др.) не выявляется. Критические и прогностические способности недостаточны. I Три экспериментальнопсихологическом исследовании на первый план выступают личностные особенности подэкспертной в виде признаков личностной незрелости с высокой и постоянной потребностью во внимании, признании. восхищении и одобрении окружающих, повышенной чувствительностью к их отсутствию и к негативным оценкам собственной личности, тенденции к интерпретации нейтральных оценок как негативных, а также стремление соответствовать ожиданиям значимых окружающих. Рш свойственны достаточно высокий уровень активности, целеустремленность, широкий, но не очень устойчивый круг интересов и потребностей. У подэкспертной выявляется недостаточно сформированные навыки конструктивного решения субъективных, психотравмирующих ситуаций со стремлением откладывать их решение во времени при в целом невысокой стрессоустойчивости, недостаточно сформированных психологических защитах, склонности к регрессивным формам поведения со снижением прогностических возможностей. Для подэкспертной характерны эгоцентризм, ригидность, ранимость, обидчивость. При легкости возникновения чувства вины и раскаивания выявляется тенденция к вытеснению отрицательных переживаний, соматизации тревоги, напряженности. Ассоциативные образы несколько претенциозны, демонстративны, в целом отражают содержание и эмоциональный подтекст’ понятий, а также личностную и эмоциональную незрелость подэкспертной. Комиссия пришла к заключению, что у М. обнаруживается истерическое расстройство личности. Вс время совершения инкриминируемого ей деяния у М. отмечалось временное психическое расстройство в форме состояния декомпенсации истерического расстройства личности, лишавшее ее способности осознавать фактический характер и общественную опасность своих действий и руководить ими. Как представляющая опасность для себя и других лиц М. нуждается в принудительном лечении в медицинской организации, оказывающей психиатрическую помощь в стационарных условиях общего типа. При анализе приведенного клинического наблюдения становится очевидным, что М. с детских лет формировалась как истерическая личность. Со школьного возраста М. были присущи такие личностные особенности, как демонстративность, повышенная впечатлительность, стремление произвести хорошее впечатление, быть в центре внимания. В дальнейшем указанные патохарактерологические особенности сложились в структуру личностного расстройства, проявлялись псевдологией, склонностью к драматизации, обостренным чувством собственного достоинства с фиксацией на субъективно значимых для нее переживаниях, с высокой и постоянной потребностью во внимании, признании, восхищении и одобрении окружающих, повышенной чувствительностью к их отсутствию с тенденцией к интерпретации нейтральных оценок как негативных. В субъективно сложных психотравмирующих ситуациях у подэкспертной отмечалось заострение имеющейся личностной патологии с преобладанием истеровегетативных проявлений, усложнением клинической картины за счет включения аффективных депрессивных нарушений, временно снижающих социальную адаптацию. В пользу указанного диагноза свидетельствуют и данные, полученные при настоящем психолого-психиатрическом обследовании, выявившем у М., наряду с указанными аномалиями характера, личностную незрелость, напряженность, недостаточно сформированные навыки конструктивного решения субъективных, психотравмирующих ситуаций со стремлением откладывать их решение при в целом невысокой стрессоустойчивости, недостаточно сформированных психологических защитах, склонности к регрессивным формам поведения со снижением прогностических возможностей, недостаточную волевую регуляцию на фоне снижения критических и прогностических способностей. Как следует из материалов уголовного дела и данных настоящего обследования, у М. в период инкриминируемых ей деяний наблюдалась декомпенсация имеющегося у нее личностного расстройства. На это указывают проявления у нее на фоне субъективно значимой психогенной ситуации (расставание с любимым человеком) растерянности, напряженности, несформированности навыков конструктивного решения субъективно травмирующих ситуаций со стремлением откладывать их решение, псевдологии, склонности к фантазированию, недостаточность осознания и волевой регуляции своих действий на фоне снижения критических и прогностических способностей.
При вынесении экспертного решения в данном случае решающее значение имела оценка критико-прогностических способностей подэкспертной, нарушение которых прослеживалось в психогенно значимой для нее ситуации еще до совершения непосредственно самого деликта. Чувство обиды и ущемление собственного достоинства, в представлении А!.. в сочетании с повышенной чувствительностью, личностной незрелостью, а также характерные для нее желание признания и эгоцентризм привели к нарушению целостного восприятия ситуации, что значительно затрудняло принятие правильного решения, и снижало самоконтроль и привело к искусственному “затягиванию” объективно трудной, но тем не менее “приятной” для М. ситуации, из которой, несмотря на ее достаточно высокий интеллектуальный уровень, она не смогла найти социально приемлемый выход. Однако вместо того, чтобы признаться, М. продолжает разыгрывать “спектакль”, что свидетельствует о нарушении критической оценки и прогноза последствий своих действий еще до совершения криминала, при этом возможность похищения ребенка является по сути “случайным” выбором решения проблемы. Вынесение решения об эскульпации было принято в связи с имевшим место динамическим сдвигом в психическом состоянии А!.. возникшем в ответ на субъективно-сложную психотравмирующую ситуацию, что проявлялось повышением тревоги, трудностями сосредоточения и дезорганизацией психической деятельности, а также заострением таких ее индивидуально-психологических особенностей, как трудности целостного осмысления ситуаций межличностного взаимодействия с недостаточной способностью к дальнейшему прогнозу, субъективизмом интерпретации и оценки происходящего при склонности к ситуационно обусловленным действиям, утратой ситуационного контроля, нарушением критических способностей. Указанные расстройства в период, относящийся к совершению инкриминируемого АТ. деяния, на фоне личностной незрелости, эгоцентризма, страха “разоблачения” обусловили значительное снижение у М. критических возможностей и прогноза совершаемых действий. О нарушении критико-прогностической оценки содеянного свидетельствует и тот факт, что, приехав домой и обнаружив, что ребенок женского пола, а не мужского, как она всем сообщила. М. не предпринимает ничего для разрешения ситуации, не имеет плана в отношении последующего развития событий.
На подобную “некритичность психопатических личностей” неоднократно указывалось в ряде работ (Шостакович Б.В., 2006; Ткаченко А.А., Харитонова Н.К.. 2008), подразумевая специфическое нарушение интеллектуального компонента, обусловленное критико-прогностической недостаточностью.
Также большую роль в нарушении способности осознавать общественную опасность своих действий и руководить ими сыграли и индивидуально-психологические особенности подэкспертной, такие как эмоциональная незрелость, зависимость поведения от ситуативных факторов, недостаточная сформированность психологических защит со склонностью к регрессивным формам поведения, что значительно снижало волевой контроль и прогноз последствий своих поступков, определив неспособность М. отказаться от противоправных действий.
Сохраняющиеся после совершения правонарушения у М. признаки декомпенсации, вероятно, в силу глубины личностной патологии проявлявшейся отсутствием адекватной реакции на содеянное, обилием попыток самооправдания, недостаточной критикой к совершенному, а также учитывая легкость возникновения у М. депрессивных реакций, являлись основанием для рекомендации в отношении М. принудительного лечения в медицинской организации, оказывающей психиатрическую помощь в стационарных условиях общего типа.
