ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА

Алкогольный психоз на органически неполноценной почве

А.В. Кузнер, Е.А. Илюшина

При анализе криминогенное™ различных психопатологи­ческих синдромов, выявленных в течении психоза у больных алкоголизмом, отмечено, что наибольшее количество опасных для жизни правонарушений совершают больные с сумеречным расстройством сознания. В группе острых психозов лидируют психозы с делириозиой симптоматикой. В группе хронических психотических состояний наиболее криминогенными являлись психозы с бредовыми и галлюцинаторно-бредовыми расстрой­ствами (Дмитриева Т.Б., Игопин А.Л., Клименко Т.В. и соавт.. 2000).

Как правило, при алкогольных психозах прослеживается четкая взаимосвязь между имеющейся у больного продуктив­ной психотической симптоматикой и его общественно опасным поведением (Котов В.П., Мальцева М.М., 2004).

• Так, при острых алкогольных психозах правонарушения часто совершаются по механизму бредовой защиты. Для лиц с хроническими ал­когольными психозами более свойственны мотивы бредовой мести, а агрессивные действия, как правило, направлены на “неверных” супругов и их “любовников”.
• При сумеречном расстройстве сознания совершение общественно опасного деяния зачастую реализуется при наличии психомоторного возбуждения, аффекта злобы с беспорядочным, неорганизо­ванным поведением.

В то же время в подобных случаях нельзя исключить наличие механизма бредовой защиты, выявление которого представляется непростой задачей из-за глубокого уровня нарушения сознания и последующей амнезии периода психоза. О наличии у таких больных галлюцинаторно-бредовой симптоматики можно судить по косвенным признакам: мимике, отрывочным высказываниям с бредовым содержанием и др.

Приводим соответствующий вышесказанному клинический случай.

С., 1971 г.р., обвиняется в убийстве знакомого Н. Из анамнеза известно, что его наследственность психопатологически не отягоще­на. Беременность и роды у матери протекали без осложнений. Родился в полной семье, старшим из двух детей, в развитии от свер­стников не отставал. Окончил 8 классов общеобразовательной шко­лы. геологоразведочный техникум. В 17 лет попал в ДТП. получил травму головы с потерей сознания, последствий ее не отмечал. С 1990 по 1992 гг. проходил воинскую службу во внутренних войсках, где характеризовался общительным, независимым по характеру. С 1993 г. работал в милиции в должности участкового. С 1990-х гг. страдал язвенной болезнью 12-перстной кишки, перенес операцию по ушиванию язвы, периодически проходил курсы консервативной терапии в связи с обострениями этого заболевания. В 1997 г. под­экспертный женился, в браке родились 2 дочери. В 2006 г. в ходе одной из госпитализаций по поводу язвенной болезни подэксперт­ному проводилась реоэнцефалография, давалось заключение, что на фоне неустойчивого сосудистого тонуса определялось понижение интенсивности церебрального кровотока в бассейне левой внутрен­ней средней артерии. Был консультирован неврологом, в ходе осмо­тра предъявлял жалобы на головные боли в височной области пульсирующего характера. Давалось заключение: “Ангиодистони- ческий синдром”. По месту работы в ОМВД С. характеризовался положительно – как ответственный, принципиальный, знающий свое дело сотрудник. За время службы в должности участкового имел лучшие показатели, был наставником молодых сотрудников. Нару­шений закона и трудовой дисциплины не допускал, имел много­численные поощрения. В 2011 г. С. был назначен на должность старшего участкового уполномоченного полиции. Из показаний со­служивцев подэкспертного известно, что С. подходил к работе стар­шего участкового уполномоченного ответственно. Мог выпить на праздник, но на работе никогда алкоголь не употреблял. Конфликтов, агрессии за С. не замечали, он пользовался уважением в коллекти­ве. Из показаний родителей и брата подэкспертного известно, что С. в период работы в МВД алкогольными напитками не злоупотреб­лял, подходил к работе ответственно. По характеру он был отзывчи­вый, веселый, жизнерадостный человек, в опьянении оставался спокойным, агрессии не проявлял. С 2009 г. у подэкспертного на­блюдалось повышение артериального давления, для купирования таких состояний вызвал бригаду СМП либо принимал гипотензивные препараты. В 2010 г. С. развелся с женой, после чего она с детьми переехала в другой город. Из показаний сожительницы подэксперт­ного известно, что она была знакома с С. с 2011 г., тогда же начали вместе проживать в его квартире. Сожительница характеризовала С.   как доброго, спокойного человека, отмечала, что он очень хорошо относился к ее ребенку, никогда не обижал ни сожительницу, ни ее дочь, помогал по хозяйству, претензий к нему не было. При этом С. был ревнивым, вспоминал бывшего мужа сожительницы, интересо­вался, кто у нее “был до него”, хотя она никогда не давала ему по­вода для ревности. С, ревновал ее только на словах, конфликтов и драк между ними не было. Сожительница сообщала, что С. выпивал в свободное от работы время, “напивался не сильно, пил в меру”, в опьянении вел себя адекватно, нормально. Из медицинской доку­ментации известно, что в ноябре 2012 г. подэкспертный перенес стрессов}’ю ситуацию (был допрошен на суде в качестве свидетеля), после чего по дороге из суда почувствовал сильную головную боль, потерял сознание, в тот день обратился на станцию СМИ, где было зафиксировано повышение артериального давления до 180/120 мм рт. ст. В дальнейшем получал амбулаторное лечение, которое не дало эффекта. В декабре 2012 г. находился на стационарном лечении с ишемической болезнью сердца, гипертонической болезнью, вы­являлись начальные проявления недостаточности мозгового кро­вообращения, астеновегетативный синдром. При поступлении предъявлял жалобы пульсирующую боль в висках, шум в унтах, головокружение, слабость. В ходе госпитализации был осмотрен неврологом, был эмоционально лабилен, когнитивные расстройства не выявлялись. На МРТ определялась картина незначительной наружной гидроцефалии. На фоне проводимой терапии отмечалось улучшение состояния, был выписан в удовлетворительном состоянии. С февраля 2013 г. у подэкспертного участились головные боли, го­ловокружения, шум в ушах, отмечалось повышение артериального давления до 190/110 мм рт. ст., был госпитализирован в терапевти­ческое отделение, где осмотрен психиатром в связи с жалобами на “плохой сон ночью”, чувство “внутреннего напряжения’. Был в ясном сознании, на вопросы отвечал охотно, адекватно. В пространстве, времени и собственной личности ориентирован правильно. Внимание не нарушено. Фон настроения неустойчивый, отмечалась астенизация подэкспертного. Критическое отношение к ситуации было со­хранено. Поставлен диагноз: “Астенический синдром в связи с ги­пертонической болезнью”. На фоне проводимой консервативной терапии состояние улучшилось, был выписан в удовлетворительном состоянии. В июле 2013 г. С. уволился из органов внутренних дел по собственному желанию, ушел на пенсию по выслуге лет. Из по­казаний родителей и со слов подэкспертного известно, что после выхода на пенсию С. стал злоупотреблять алкогольными напитками, употреблял суррогаты алкоголя, алкогольные коктейли, самогон, водку. Первые несколько месяцев после выхода на пенсию практи­чески не работал, пил “запоем”, в дальнейшем трудоустроился, но выпивал практически постоянно в выходные дни (работал в ночную смену через 2.5 суток). Наутро обычно “похмелялся”, отмечались амнестические формы опьянения. На фоне злоупотребления алко­голем ввязывался в драки, несколько раз получал травмы головы. С 2014 г. по март 2015 г. С. работал охранником в гостинице, рабо­тодателем характеризовался как честный, исполнительный, ответ­ственный; бесконфликтный, трудолюбивый человек, охотно помогал коллегам, в общении был открыт и дружелюбен. В сентябре 2015 г. С. обращался в травматологический кабинет городской больницы в состоянии алкогольного опьянения с резано-рваными ранами лево­го предплечья, ему проведена первичная хирургическая обработка ран. 29.03.2016 г. подэкспертному в связи с трудоустройством про­водилось химико-токсикологическое исследование мочи: алкоголь и наркотические средства не обнаруживались. Был консультирован психиатром, наркологом, дано заключение, что алкоголизмом, нар­команией. токсикоманией не страдает, годен для работы, связанной с ношением оружия. С 07.04 по 04.05.2016 г. С. работал в охранной службе МВД России в качестве стрелка, где характеризовался с по­ложительной стороны как исполнительный работник, добросовестно относящийся к своим функциональным обязанностям, дисципли­нарных взыскании не имел. В то же время в характеристике участ­кового уполномоченного по месту жительства отмечалось, что С. злоупотреблял алкогольными напитками, в нетрезвом виде проявлял повышенную агрессию. Из показаний сожительницы подэкспертно­го известно, летом 2015 г. она. ее дочь и С. переехали в принадле­жащее ей домовладение, но периодически подэкспертный продолжал наведываться в принадлежащую ему квартиру, убирался там. Последний месяц у них были нормальные, обычные отношения, в них ничего не изменилось. Соседи подэкспертного в своих показа­ниях характеризовали С. как человека, злоупотреблявшего алко­гольными напитками, в пьяном виде “склонного к дебошу”, его могло “переклинить” без видимых причин, в то же время, в трезвом состоянии он был “нормальный”. За психиатрической и наркологи­ческой помощью в ПНД по месту жительства подэкспертный не обращался, к уголовной ответственности ранее не привлекался. Как следует из материалов уголовного дела, С. обвиняется в том. что 05.05.2016 г. в период времени с 2 часов до 2 часов 30 минут ночи, находясь вблизи соседнего дома, в ходе ссоры нанес Н. ножом удар в грудь. Сожительница подэкспертного в показаниях сообщила, что 29.04.2016 г. С. уехал один в свою квартиру. Ссоры у них не было, после отъезда С. они созванивались каждый день. 04.05.2016 г. С. несколько раз звонил сожительнице, последний раз около 18 часов. По голосу она поняла, что он “был выпивши, но не сильно пьяный”. С. звал их с дочерью приехать, сожительница отказалась. С. не обиделся, судя по голосу, был в нормальном состоянии, пояснил, что находился дома. В ночь с 04 на 05.05.2016 г. сожительница подэк­спертного находилась у себя дома с ребенком, никуда не отлучалась. Потерпевшего Н. она знала только в лицо как судимого, злоупотреб­ляющего алкоголем человека, они не общались. С. никогда не рев­новал ее к потерпевшему. Соседи подэкспертного сообщили, что последнее время он проживал один, так как поссорился со своей сожительницей. 04.05.2016 г. вечером С. стал звонить соседям в до­мофон, вел себя неадекватно, бормотал что-то невнятное. С. видели в подъезде “в неадекватном состоянии”, при этом от него не пахло алкоголем, но он производил впечатление человека, который “либо сошел с ума, либо употребил наркотики”. Его лицо было “озверевшее, страшное, надутое, красное”. Весь вечер С. звонил в домофон соседям, стучал в окна, дверь подъезда. В половине второго он ушел, и все затихло. Диспетчер пожарной части сообщил, что 05.05.2016 г. в 2 часа 04 минуты ему поступило сообщение, что в квартире подэк­спертного пожар, видно зарево с улицы. Разговор был “невнятный”, складывалось впечатление, что заявитель находился в неадекватном состоянии. На предложение вызвать к дому наряд полиции заявитель ответил, что не нужно, так как он “сам – полиция”’. Пожарных, при­бывших на вызов, встретил С., находившийся в состоянии опьянения, был босиком, сообщил, что горит его квартира, а он не может попасть в подъезд из-за отсутствия ключей, просил “установить лестницу на 5 этаж”. При визуальном осмотре дома признаков возгорания не обнаруживалось. Через некоторое время С. стал выдвигать новую версию, что в квартире находятся жена с любовником и не пускают его. Они подошли к квартире, входная дверь была приоткрыта, внутри был беспорядок, людей не было. С. сказал, что “жена с лю­бовником сбежали”. Мать потерпевшего сообщила, что ее сын злоу­потреблял алкогольными напитками, иногда выпивал на улице совместно с С., которого она характеризовала с отрицательной сто­роны, как “хамоватого” человека, который ей “не нравился”. 04.05.2016 г. около 18 часов потерпевший ушел к знакомому (к кому именно — неизвестно). С. несколько раз за вечер стучал в окно, не­цензурно бранился, говорил про свою сожительницу, что ее “кто-то закрыл”, а Н. забрал у него ключи и ушел. Около 2 часов С. опять постучал в окно, стал нецензурно выражаться, спрашивал, где “эта проститутка”, требовал, чтобы его сожительница “выходила “. Н., который только что вернулся, объяснял, что ее в квартире нет, но С. не верил и продолжал ругаться. Тогда Н. вышел на улицу, его мать пошла следом и увидела, что С. держит Н. левой рукой за шею, а в правой у него нож. Она стала кричать, тогда 0. бросил нож и отпу­стил Н.. тот упал. С. сказал, что сожительница – “проститутка”, затем начал суетиться, говорить, что Н. живой, потребовал принести воды, стал лить ее ему на лицо, а также на лежавший рядом нож, говорил, что хочет помочь. В какой-то момент мать Н. заметила, что нож, который лежал рядом с сыном, пропал, стала кричать на С., тот ис­пугался и бросил его на землю. Сосед потерпевшего сообщил, что около 2 часов 05.05.2016 г., услышав шум, открыл окно, увидел, что под окном лежит Н., вышел в подъезд. У входа его встретил С., ко­торый сказал, что хочет “пройти внутрь и проверить, там ли его жена”. Санитар “скорой помощи” сообщил, что после констатации смерти мать погибшего стала оскорблять С., на что тот, глядя в окно первого этажа, крикнул, как показалось санитару, обращаясь к женщине: “Выходи, посмотри, что из-за тебя произошло’ . При этом в окне никого не было. 05.05.2016 г. С. написал явку с повинной, в ходе которой, а также в дальнейших объяснениях и показаниях в качестве подозреваемого сообщал противоречивые сведения в от­ношении событий, происходивших 04-05.05.2016 г., путался в их последовательности. То говорил, что днем сожительница пришла к нему, чтобы забрать вещи, то утверждал, будто они весь вечер вы­пивали с потерпевшим. В обоих случаях в какой-то момент он вы­ходил в магазин за пивом, а когда возвращался к своему дому, то дверь в подъезд ему никто не открывал. В окне своей квартиры С. увидел Н. со своей сожительницей в обнаженном виде, узнал их “по силуэтам”, лиц не видел, но “внутренне был уверен”, что они вдвоем находятся в его квартире и “занимаются своими делами”. Он вспом­нил, что до этого Н. говорил, будто ранее вступал с сожительницей С. в половую связь “по саунам”. Дальнейшие события он также пом­нил плохо, рассказывал, что вроде бы бродил по окрестностям, вы­пивал с кем-то на улице, когда опять вернулся к дому, то увидел, что свет в его окне уже не горел. С. “понял”, что Н. забрал ключи и ушел с его сожительницей к себе в квартиру, отправился в соседний подъезд, где проживал Н. Дальнейшие сведения он описывал оди­наково во всех показаниях. Говорил, что, постучав в окно, спросил потерпевшего, что тот “имеет с его гражданской женой”, добавил, что ему “уже насчет нее все равно”. Н. вышел на улицу и ударил С., тот упал и ударился головой о фундамент здания. Н. достал нож и закричал, что “завалит” С., и тот правой рукой оттолкнул Н., упал вместе с ним, на земле между ними завязалась драка. В какой-то момент Н. перестал двигаться, и С. заметил, что у того в груди тор­чит нож. Он сразу же вытащил нож и стал кричать, чтобы вызвали “скорую помощь”, пытался пакетом закрыть рану, чтобы не шла кровь, поливал Н. водой, чтобы привести в чувство. Убивать его не собирался, ножа при себе не имел, не знал, откуда тот взялся. С. затруднялся сказать, сколько алкоголя употребил 04-05.05.2016 г., но вспоминал, что утром приобрел медицинский спирт, 3 пузырька по 100 мл (1 л в пересчете на разбавленный до 40% раствор спирта). Отмечал, что умысла на совершение убийства у него не было, все произошло “по неосторожности”. От дачи показаний в качестве об­виняемого С. отказался “до получения результатов экспертиз”. По данному делу подэкспертному проводилась амбулаторная комплекс­ная судебная психолого-психиатрическая экспертиза, в ходе которой он был в ясном сознании, ориентировался всесторонне верно. Внешне выглядел опрятно. Понимал цель направления на судебно-психи­атрическую экспертизу, жалоб на состояние здоровья не предъявлял. Мимика была живая, адекватная содержанию беседы. Речь была в обычном темпе. На вопросы отвечал в плане заданного. О себе давал формальные анамнестические сведения. Причину увольнения из органов внутренних дел объяснял достижением пенсионного возрас­та, уклончиво пояснял, что “невозможно стало работать… по службе стал неудобен, боялся подставы”. Не скрывал, что длительное время злоупотреблял алкогольными напитками, “похмелялся”, в последнее время “алкоголь употреблял меньше”’. Понимал суть инкримини­руемого ему деяния, его тяжесть, возможные последствия, критика в оценке последствий совершенного была достаточной. На тему правонарушения говорил сдержанно, вину признавал. Сообщал, что “это было случайно, в ходе борьбы”’. Нарушений восприятия не вы­являлось. Мышление было в несколько замедленном темпе, ближе к конкретно-образному типу, без грубых структурных нарушений и бредовой продукции. В судебно-следственной ситуации ориентиро­вался формально. Способность к концентрации внимания была несколько снижена. Во время беседы был эмоционально лабилен. При экспериментально-психологическом обследовании у подэксперт­ного выявлялись достаточный, соответствующий полученному об­разованию и жизненному опыту интеллектуальный уровень, способ­ность к проведению основных мыслительных операций с опорой на практически значимые признаки функционального и конкретно ­ситуационного уровня, установлению причинно-следственных связей и отношений, целостному осмыслению ситуаций с передачей эмо­циональных состояний и мотивов персонажей. Отмечались элемен­ты конкретного рассуждательства, единичные резонерские суждения, которые не были связаны с трудностями выполнения заданий. Искажений мыслительного процесса и нарушений динамической стороны мышления не выявлялось. У подэкспертного отмечалась достаточная сохранность в аттентивно-мнестической сфере (незна­чительное снижение носило ситуационный характер). В личностной сфере были выявлены черты директивного и возбудимого круга. Эмоциональная сфера отличалась лабильностью, высокой вероят­ностью открытого агрессивного поведения, дефицитом искренних эмоциональных отношений, сниженной эмпатией. Для подэкспсртного были характерны черты личностной ригидности, чувствитель­ности к внешним оценкам и критическим замечаниям. Критические и прогностические возможности оценивались как достаточные. Эксперты пришли к выводу, что в амбулаторных условиях ответить на экспертные вопросы нс представляется возможным. Во время стационарной судебной комплексной психолого-психиатрической экспертизы в Центре в соматическом состоянии на левом предплечье отмечались многочисленные старые рубцы от самопорезов, на во­лосистой части головы единичные посттравматические шрамы. На УЗИ органов брюшной полости выявлены “признаки хронического холецистита, диффузных изменений печени и поджелудочной же­лезы”’. Заключение терапевта: ‘’Алкогольная болезнь печени”. Заключение невролога: “Последствия токсического, травматическо­го воздействия на ЦНС с рассеянной неврологической микросимпто­матикой. вегетативной дисфункцией”.

В психическом состоянии отмечалось, что на протяжении экспертизы подэкспертный доступен контакту, ориентирован в месте и собственной личности правильно, во времени — приблизительно, правильно называет год и месяц, дату и день недели не точно. Цель проводимой экспертизы понимает правильно, самостоятельно ее формулирует. Мимика несколько однообразная, в целом, адекватная содержанию беседы. Зрительный контакт поддерживает, норой подолгу разглядывает собеседника. В ходе бесед напряжен, заметно волнуется, периодически на глазах появляются слезы. Фон настроения неустойчивый, с лабильным компонентом. На вопросы отвечает в плане заданного, обстоятелен, склонен к излишней детализации. Дистанцию в беседе выдержива­ет не всегда, порой задает экспертам встречные вопросы личного характера. Жалоб активно не предъявляет, но в ходе расспросов отмечает у себя головные боли, головокружения при резком подъе­ме, метеочувствительность, нарушения сна, “нервоз”. Поясняет, что длительное время отмечает у себя повышение артериального дав­ления. которое сопровождается головокружением, потерей сознания. Анамнестические сведения сообщает, в целом, последовательно, открыто говорит о фактах злоупотребления им алкогольными на­питками. Сообщает, что после повышения в должности до старшего участкового испытывал постоянный стресс, так как ‘ часто вызывали в суд по громким делам”, из-за чего сильно переживал, повышалось артериальное давление. Рассказывает, что ранее был женат, имел подозрения, что жена ему “изменяла”, например, однажды на улице к нему и жене подошел “грузин”, поздоровался с ней, после чего подэкспертный “понял, что у них что-то было”. Говорил, что жена пыталась “уйти”, но подэкспертный “не давал ей развод”, в итоге они расстались по ее инициативе — “однажды вернулся домой, а она уже все вещи в контейнер погрузила, в тот же день уехала к матери”. Вспоминая о жене и детях, сильно волнуется, на глазах появляются слезы, пытается прерывать беседу, но через несколько минут, успо­коившись, возвращается к разговору. Поясняет, что в последнее время проживал с сожительницей, которую также подозревал в не­верности, так как она “выпивала, раньше гуляла от бывшего мужа”, подэкспертный “выплачивал ее долги бывшим любовникам”. Вспоминает слушай, как однажды “пришел с работы раньше и увидел, как она садится в машину к мужчине”, проследил за ними, после чего “пробил номер по базе” и узнал, что она ехала в машине быв­шего мужа. Не отрицает, что между ним и сожительницей периоди­чески возникали ссоры, после одной из них в состоянии алкогольно­го опьянения подэкспертный нанес самопорезы. Поясняет, что они расстались осенью 2015 г. по его инициативе. Сообщает, что в пери­од работы участковым алкоголем не злоупотреблял. В тот период иногда выпивал по выходным, чтобы снять эмоциональное напря­жение, приемы алкогольных напитков участились после повышения его в должности в связи с возросшим числом стрессовых ситуаций. Говорит, что “собирал материалы по громким делам”, на него “ока­зывали давление”, поэтому оставил работу в полиции. Рассказывает, что после выхода на пенсию стал работать в охране по сменному графику, мог употреблять алкогольные напитки по 2—3 дня подряд. При этом всегда старался выпивать так, чтобы это “не повредило работе”: примерно за 12 часов – сутки до начала рабочей смены пре­кращал алкоголизацию, а если не мог этого сделать либо плохо чувствовал себя в “похмелье”, то “звонил и отпрашивался”. Приз­нается, что в последнее время из-за дешевизны пил “асептолин из аптеки, паленую водку, алкогольные коктейли – в бутылках по 1,5 л”. Точную суточную дозу назвать затрудняется, предполагает, что около 0,5—1 л в пересчете на водку. Говорит, что “в похмелье’’ ис­пытывал слабость, сердцебиение, “дрожали руки”, принимал иногда корвалол. Отмечает, что последние годы изменился по характеру, стал раздражительным, вспыльчивым, особенно в алкогольном опьянении, часто запамятовал обстоятельства употребления алко­голя, впоследствии от соседей п знакомых узнавал о своем неадек­ватном поведении. Сообщает, что периодически ссорился с родите­лями, которым не нравилось, что он злоупотребляет алкогольными напитками: находясь у них дома, испытывал раздражение из-за невозможности употребить алкоголь, “тягу” к спиртному. Отмечает, что последние годы у него ухудшилась память: мог “сиять пенсию” и не помнить этого. Также “терял” банковские карточки, потом на­ходил их дома. Говорит, что установил навесной замок, так как “с похмелья часто казалось, что кто-то курочит дверь в квартиру’’. Описывает эпизод, когда, возвращаясь от родителей “в похмелье”, в вечернее время суток видел “огромного кабана со светящейся шерс­тью”, испытал сильный страх, “убегал от него домой”. В дальнейшем это состояние “прошло само” на фоне возобновления алкоголизации. Употребление наркотических веществ в течение жизни категоричес­ки отрицал. В отношении инкриминируемого ему деяния дает противоречивые, путаные сведения, затрудняется последовательно описать события, предшествовавшие его совершению. Поясняет, что до этого более 30 часов не спал, большую часть этого времени воз­держивался от употребления алкоголя. Говорил, что в ночь накану­не происшедшего он находился на работе, перед этим сначала в течение двух суток употреблял алкогольные напитки, после чего около суток воздерживался от них. В этот период не мог уснуть. Рассказывает, что в ночную смену на работе также не спал, испы­тывал неопределенную тревогу, при обходе патрулируемой терри­тории избегал темных участков, тогда же обратил внимание на необычное расположение звезд на небе, “казалось, что они двигают­ся”. Рассказывает, что утром вернулся домой, где возобновил алко­голизацию, выпил почти 3 пузырька по 100 г “Асептолина” – спирта для дезинфекции рук (крепостью около 90%), а также алкогольный коктейль объемом 1,5 л. Не исключает, что также мог выпивать в тот день пиво и “паленую” водку. Поясняет, что убирался в кварти­ре, в какой-то момент вышел на улицу’, где встретил потерпевшего. Вместе они вернулись в квартиру к подэкспертному. Затем он пошел в магазин, а когда вернулся, то дверь ему но открывали. Говорит, что стал напротив дома, закурил и “увидел в окне своей квартиры голых потерпевшего с сожительницей”, “понял, что они там занима­ются своими делами”. Поясняет, что события того периода помнит нечетко, в одной из бесед рассказал экспертам, что не исключает того, что сожительница была в квартире “с самого начала” и выпи­вала вместе с ним и потерпевшим, хотя впоследствии узнал, что на самом деле ее там не было, однако сам в этом “не уверен”. Не помнит, как вызывал пожарных, заходил в магазин, перемещался по двору без обуви. Не может объяснить, откуда взялись ножи. Настаивает на том. что они принадлежали потерпевшему. Поясняет, что в какой- то момент в очередной раз пытался попасть в квартиру, после чего “понял7′, что сожительница ушла с потерпевшим к тому в квартиру. Отправился туда, “чтобы забрать ключи”. Нанесение ножевого ра­нения потерпевшему объясняет тем, что защищался, так как тот нанес ему удар ногой в грудь, от которого подэкспертный упал и сильно ударился головой о фундамент здания. Вспоминает, что “за­блокировал удар”, который потерпевший пытался нанести ему ножом, после чего они вместе упали на землю, и нож “оказался” у того в грудной клетке. При этом сильно возбуждается, встает, жестами демонстрирует свои действия. Рассказывает, что после задержания в камере у него “в похмелье тряслось все тело, зубы стучали, все прыгало перед глазами”, испытывал сильную слабость. В судебно­следственной ситуации подэкспертный ориентирован, понимает возможные последствия инкриминируемого ему деяния. В отделении режим соблюдал, однако днем залеживался в постели, в ходе бесед с лечащим врачом бывал тревожным, плакал, в ночное время с трудом засыпал после 1-2 часов ночи. Отмечал, что в условиях за­ключения в небольших камерах, наблюдательной палате в Центре словно “стены давят”, периодически возникали состояния, когда в ночное время суток не мог уснуть, испытывал сильную тревогу, сердцебиения, чувство, “как будто вырывают душу”. Эмоциональные реакции огрубленные, неустойчивые, лабильные. Мышление ближе к конкретному, обстоятельное, отдельные суждения носят поверх­ностный, легковесный характер. Круг интересов и потребностей ограничивается бытовой сферой, отмечаются изменения личности по алкогольному типу. Мнестические функции снижены. В период обследования в Центре продуктивной психопатологической симпто­матики в виде бреда и галлюцинаций не обнаруживалось. Критичес­кое отношение к своему состоянию в момент деликта нарушено. При психологическом обследовании у подэкспертного в личностной сфе­ре отмечаются демонстративность, претенциозность, завышенная самооценка в ожидании собственных возможностей, эмоциональная неустойчивость и огрубленность. аффективная ригидность, склон­ность к застреванию на негативных событиях, обидчивость, уязви­мость к критическим замечаниям, нетерпимость к мнению окру­жающих, не согласующихся с его представлениями, в сочетании с наличием потребности быть принятым окружающими, нравиться им и производить на них впечатление, при сохранении независимо­го положения при приоритетности собственных взглядов и пред­ставлений. уверенности в собственной правоте и снисходительном отношении к собственным проступкам. При исследовании мысли­тельной сферы отмечается в целом достаточно сохранный интеллек­туальный уровень, во время выполнения основных мыслительных операций сравнения, обобщения актуализируются категориальные, функциональные признаки объектов и предметов, при этом ответы носят подробный описательньно характер с фиксацией па деталях, с оценочными суждениями по поводу стимульного материала, пе­риодически отмечается опора на личное предпочтение при исклю­чении предметов. Условный смысл метафор и пословиц подэксперт­ный передает, формальные причинно-следственные зависимости устанавливает. Ассоциативные образы соответствуют слову-стимулу, формальны, некоторые символичны. Отмечается невозможность выбора образа на ряд абстрактных понятий. Мнестические функции с тенденцией к снижению.

Из приведенного клинического примера видно, что не­задолго до совершения убийства на фоне алкогольного опьянения у С. развился острый интоксикационный психоз, который был расценен экспертами как острое полиморфное психотическое расстройство, вызванное употреблением ал­коголя (F10.53, по МКВ-10). Однако причиной его развития явилось не столько употребление суррогатов алкоголя, сколько сложное взаимодействие различных факторов (постоянных и временных) психопатологической “почвы” (Доброгаева М.С., 1989), изменяющих функциональное состояние организма и создающих предпосылки для снижения его адаптационных возможности й.

В качестве факторов постоянной «почвы» данном случае выступают изменения психики, вызванные органическим по­ражением головного мозга сложного генеза (травматического, сосудистого и интоксикационного). Это нашло отражение в пос­тановке подэкспертному таких диагнозов, как “Органическое расстройство личности в связи со смешанными заболеваниями” и “Синдром зависимости от алкоголя третьей стадии” (F07.08 и F 10.213. по МКВ-10). Работа, сопровождавшаяся повышенным психоэмоциональным напряжением, связанные с разводом пе­реживания способствовали раннему появлению у С. сосудистой патологии (гипертоническая болезнь), протекавшей с транзиторными колебаниями артериального давления, в том числе и с явлениями недостаточности мозгового кровообращения, что в ряде случаев требовало экстренного медицинского вмеша­тельства. Среди других экзогенно-органических вредностей можно отметить неоднократно перенесенные травмы головы, систематическое злоупотребление алкогольными напитками и их суррогатами, которое привело к формированию патологичес­кого влечения к данным веществам, абстинентного синдрома с эпизодическими слуховыми иллюзорно-галлюцинаторными обманами восприятия, а также “запойного” характера пьян­ства с изменением толерантности к алкогольным напиткам и амнестическими формами опьянения. Все это способствовало постепенному клиническому оформлению психоорганического синдрома, проявлявшемуся, наряду с церебрастенической и неврологической симптоматикой, нарастанием огрубленности, лабильности и неустойчивости эмоциональных реакций, снижением памяти, обстоятельностью мышления. Несмотря на преморбидно положительные социальные ориентиры к мо­менту обследования, у С. выявлены сужение круга интересов и потребностей, поверхностность и легковесность суждений, приз­наки морально-этического снижения по алкогольному типу с психопатоподобными расстройствами в виде конфликтности, агрессивности, подозрительности, ревнивости, проявлявшихся в основном в состоянии алкогольного опьянения. В анамне­зе подэкспертного прослеживается также неустойчивость адаптации в социальной сфере со снижением квалификации труда, частой сменой места работы и нарушением семейных отношений.

У С. присутствовали и нарушение ориентировки в происходящем, и “бессвязность психической жизни”, и частичная утрата воспоминаний после окончания психоза (критерии патологии сознания Ясперса К., 1997). О психотическом уровне психических расстройств также свидетельствуют нарушения восприятия в виде иллюзорных и галлюцинаторных переживаний (“увидел в окне своей квар­тиры голых потерпевшего с сожительницей”, “понял, что они там занимаются своими делами”), послужившие основой для формирования вторичных бредовых идеи ревности. О нали­чии последних свидетельствуют многочисленные показания свидетелей (матери потерпевшего, сотрудников пожарной охраны, продавца магазина), которые подмечали патологиче­ские высказывания подэкспертного. Бредовые переживания отличались отрывочностью, нестойкостью, аффективной на­сыщенностью, зависимостью от галлюцинаторных феноменов, полностью определяли поведение С. и обусловили совершение убийства мнимого любовника сожительницы. Помимо искаже­ний отражения реального мира, выражавшегося в истинных зрительных обманах восприятия и вторичном бреде ревности, имелись такие проявления грубой дезорганизации психики, как неадекватность и агрессивность психических реакций, невозможность осмысления происходящего, коррекции своих логических ошибок и поведения. Частичная амнезия после выхода из психотического состояния, по-видимому, была связана с неотчетливым, фрагментарным восприятием про­исходящего в день правонарушения и отражала глубину нарушения сознания. Во время следствия, а также к периоду судебно-психиатрической экспертизы непоследовательность воспоминаний юридически значимого периода, отсутствие критики к перенесенному психозу подэкспертный пытался ком­пенсировать правдоподобными объяснениями произошедшего. Так, С. сообщал, что в день правонарушения потерпевший и сожительница находились в его квартире, и они втроем упо­требляли спиртные напитки. Хотя в ходе опроса признался, что на самом деле этого не помнит.

Учитывая современные тенденции российского законода­тельства к соблюдению прав участников уголовного процесса, оценка УПД неравнозначна решению о невменяемости и требует дифференцированного подхода. Она включает в себя решение вопросов, касающихся 1) определения способности лица правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания (п.4 ст. 196 УПК РФ), а также 2) определения способности самостоятельно защищать свои права и законные интересы в судопроизводстве (п.З ч. 1 ст.51, п.З ст. 196 УПК РФ). Согласно ‘‘Информационному письму'” (Щукина Е.Я., Ткаченко А.А., Шишков С.Н., 2009), последняя из этих двух составляющих УПД требует от под­экспертного: а) понимания характера и значения уголовного судопроизводства и своего процессуального положения, содер­жания своих процессуальных прав и обязанностей; б) способнос­ти к самостоятельному совершению действий, направленных на реализацию указанных прав и обязанностей.

Структура временного психического расстройства, в силу наличия в криминальной и предкриминальной ситуации рас­стройства сознания с искаженным восприятием действитель­ности, последующей частичной амнезии и отсутствия критики к перенесенным психотическим переживаниям, лишает С. способности правильно воспринимать обстоятельства, имеющие значение для уголовного дела, и давать показания. Однако алкогольный психоз завершился к началу производства по уголовному делу. При этом выраженность психоорганическо­го синдрома не) достигла такой, при которой подэкспертный мог бы быть признан полностью уголовно-процессуально не­дееспособным, а выявленные в ходе обследования изменения психики (поверхностность суждений, узость круга интересов и потребностей, ограниченных социально-бытовыми вопро­сами, снижение памяти и эмоционально-волевого контроля со склонностью к психопатоподобным реакциям) должны быть расценены в качестве психических недостатков, препятствую­щих самостоятельному осуществлению права на защиту (ст.51 УПК РФ).

Основанием для направления С. на принудительное лече­ние в медицинскую организацию, оказывающую психиатриче­скую помощь в стационарных условиях, специализированного типа явилась потенциальная опасность, обусловленная психопатоподобными проявлениями со вспыльчивостью, эмоцио­нальной неустойчивостью, снижением эмоционально-волевых функций, а также патологическим влечением к алкоголю с возможностью рецидива психотического состояния.