ПСИХИАТРИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА

О.А. Русаковская, Г.А. Фастовцов

Согласно ст.63 СК РФ. родители имеют преимуществен­ное право на обучение и воспитание своих детей перед всеми другими лицами. Ограничение родительских прав допуска­ется, если оставление ребенка с родителями (одним из них) опасно для ребенка по обстоятельствам, от родителей (одного из них) не зависящим (психическое расстройство или иное хроническое заболевание, стечение тяжелых обстоятельств и другие) (ст.73 СК РФ). Предметом судебно-психиатрической экспертизы по спорам об ограничении родительских прав лица, страдающего психическим расстройством, является опасность родителя для ребенка. Как указывает А.М. Нечаева (2016), “в семейно-правовом контексте опасность — нечто, грозящее бедой, катастрофой, большим злом, несчастьем для ребенка, гибельным для здоровья, развития, воспитания…”. Ситуация воспитания ребенка в семье, где один или оба родителя стра­дают умственной отсталостью, во всех случаях не относится к самым благоприятным. Однако несмотря на то, что такие родители менее эффективны при решении определенных задач, возникающих в повседневной жизни, многие из них достигают достаточного уровня социальной адаптации, а “ни одно из умений, необходимых для ухода за ребенком, не от­личается значительно от того, с чем они успешно справляются в повседневной жизни” (Hayman R.L., 1990). Английские ис­следователи Т. Booth и W. Booth (2000), озаглавившие одну из своих работ “Лицом к лицу с неравенством”, указывают, что во многих случаях раннее изъятие ребенка из семьи, где родитель страдает умственной отсталостью, является следствием не его неспособности самостоятельно осуществлять родительские обязанности, а дискриминации и отсутствия адекватной со­циальной поддержки. Очень часто социальные службы изна­чально рассматривают подобные семьи как некомпетентные и бесперспективные, а их вмешательство, целью которого должна быть социальная защита, приобретает деструктивный характер (Booth Т., Booth W., 1996). При этом в долгосрочной перспективе для ребенка, во многих случаях, лучше остаться со страдающими умственной отсталостью биологическими родителями при условии их сопровождения, чем оказаться в интернатном учреждении или замещающей семье (Ingram D., 1990). К сожалению, в Российской Федерации родители с ин­теллектуальной недостаточностью сталкиваются с теми же проблемами неадекватной социальной поддержки, предвзя­того отношения, нарушения закрепленного в Конституции РФ права на воспитание ребенка. В качестве примера приведем описание следующего клинического случая.

Л. (отеп, ребенка) родился в семье злоупотребляющих алкоголем родителей. Развивался с отставанием. По достижении школьного воз­раста был определен в специальную коррекционную школу-интернат для детей с умственной отсталостью на “пятидневку”. С 10-ти лет, после лишения матери родительских прав, воспитывался в детском доме, где окончил 8 классов коррекционной школы. По достижении 18-летнего возраста без лишения дееспособности был переведен в психоневрологический интернат с диагнозом “Олигофрения в степе­ни выраженной дебильности”, где отличался ровным, устойчивым настроением, покладистым характером; с удовольствием помогал на пищеблоке. Интеллект был снижен, а суждения — поверхностные, примитивные. В 24 года по заявлению сестры был выписан из ПИИ. Наблюдался в ИНД. куда был приведен сестрой после домашней ссоры. Она жаловалась на его упрямство, раздражительность, отсут­ствие интересов, пассивность. При осмотре психиатром настроение у А. было ровным, на вопросы он отвечал по существу, мышление было конкретное, обстоятельное; интеллект —снижен, подтвержден диаг­ноз “Олигофрения в степени выраженной дебильности”, лечение не назначалось. В дальнейшем ИНД посещал в связи с необходимостью прохождения МСЭК. В 2004 г. подэкспертному была определена II группа инвалидности бессрочно. В 2008 г. в рамках индивидуально­трудовой реабилитации он устроился на работу дворником в ПНИ. В том же году зарегистрировал брак с Ю. В 2013 г. А. был обследован психологом ГШД, который установил, что он был контактен, от­крыт, доброжелателен, положительно относился к исследованию. Во время беседы держался немного настороженно, смущался, но при этом стремился вызвать расположение со стороны психолога к себе, нуждался в одобрении, жалоб не высказывал, охотно рассказывал о себе. На вопросы отвечал в плане заданного, ответы были прими­тивны, поверхностны, суждения незрелые. Мимика была неяркая, жестикуляция минимальна. Зрительный контакт поддерживал. Эмоциональный фон был ровный, позитивный. Инструкции к за­даниям усваивал, работал самостоятельно. При экспериментальном исследовании были выявлены некоторое сужение объема внимания, трудности с его концентрацией и распределением; сужение объема слухоречевой памяти (кривая запоминания: 5-5-5-6-5); низкая про­дуктивность долговременного хранения информации (отсроченно воспроизвел 2 слова). Для опосредования предлагал стереотипные, малосодержательные, конкретные, примитивные ассоциативные образы, абстрактные понятия были недоступны. В мышлении вы­являлись снижение уровня обобщения, трудности в выделении глав­ных и существенных признаков предметов, их сходства и различия. Была нарушена операция абстрагирования, недоступен условный смысл пословиц и некоторых метафор. Причинно-следственную связь устанавливал и объяснял верно. Психологом указывалось, что личностная структура характеризуется инфантильностью, повышен­ной чувствительностью к критическим замечаниям, ригидностью психических процессов; эмоционально-волевая сфера отличалась незрелостью; прослеживались трудности адаптации в условиях жесткого регламента, внушаемость.

Ю. (мать ребенка) родилась в многодетной семье. С возраста одного года, после лишения ее родителей родительских прав, вос­питывалась в специализированных интернатных учреждениях. В психическом развитии отставала, обучалась по программе VIII вида, закончила 6 классов. По характер}’ была вспыльчивой, упрямой, могла подраться с детьми, часто конфликтовала с воспитателями по поводу режима. Периодически получала лекарственную терапию, однократно находилась на стационарном лечении в психиатри­ческой больнице (медицинская документация не представлена). В возрасте 17 лет она была переведена в ПНИ, откуда дважды, в связи с нарушениями режима (употребление спиртных напитков, конфликты с персоналом), была госпитализирована в психиатри­ческую больниц}’.

В 2008 г. вступила в брате с А., проживавшем ранее в том же ин­тернате. С 2012 г. К), была определена в учреждение стационарного социального обслуживания, где была зарегистрирована, оплачивала проживание в сумме, составляющей 75% ее пенсии по инвалидности, фактически проживая с мужем в его квартире. В 2013 г. Ю. забереме­нела. Когда в ПНИ стало известно о ее беременности, ей неоднократно предлагали оформить ребенка в Дом малютки, от чего она, согласно ответу на запрос органов опеки, ‘‘категорически отказывалась, была убеждена, что может самостоятельно растить и воспитывать ребенка и не нуждается в посторонней помощи”. Ребенок родился с признаками перинатальной энцефалопатии, находился в отделении патологии но­ворожденных. После выписки из стационара осматривался педиатром в соответствии со стандартами диспансерного наблюдения, на прием его приносили родители, которые рекомендации врачей-специалистов выполняли. Из материалов дела известно, что мальчик был поставлен родителями на очередь в детский сад. Когда ребенку было чуть больше полугода, А. обратился в УСЗН с просьбой помочь выписать жену из интерната и вернуть денежные средства, удержанные из ее пенсии за услуги по социальному уходу. В заявлении “об оказании помощи в трудной жизненной ситуации” он также жаловался, что К), “агрессивно ведет себя в отношении сына и меня, кричит на ребенка и, кроме каши и чая, не дает ничего, так как считает вредным детское питание”, со­общал, что они с женой страдают “шизофренией”, и у него возникают опасения за ребенка. В связи с заявлением А. было проведено обсле­дование жилищно-бытовых условий проживания ребенка, при этом угрозы его жизни, здоровью, воспитанию, развитию выявлено не было. Семья проживала в отдельной квартире, где требовался косметический ремонт. Для ребенка имелись необходимая мебель, коляска, ванночка, детская переноска, велосипед, аквариум с черепахой, одежда по воз­расту и сезону, игрушки, “книжки-малышки”. А. сообщал сведения о здоровье ребенка, его режиме дня и жаловался, что в последнее время жена “стала агрессивной, перестала ухаживать за малолетним, силь­но качает коляску, очень долго бывает с ребенком на прогулке, всем своим поведением показывает неприязнь к мужу, грозит разводом’”’. Ю., которая на момент начала обследования гуляла с ребенком, вер­нувшись в квартиру, “вела себя настороженно, нервничала, постоянно перебивала мужа”. Женщина сообщила сотрудникам органов опеки, что “ребенка любит, родительские права исполняет, гигиенические нормы соблюдает: стрижет ему ногти, чистит нос, много гуляет, кор­мит овсяной кашей, овощным и яблочным пюре”. Был сделан вывод. что семья нуждается r социальной, материальной и психологической помощи, относится к категории семей, находящихся в трудной жиз­ненной ситуации. С родителями был заключен договор о социальном патронате, утвержден план индивидуально-профилактической работы на полгода, включавший посещения семьи два раза в месяц, беседы с родителями о родительских обязанностях и роли родителей в судь­бе ребенка один раз в месяц, беседы по повышению педагогической грамотности родителей два раза в месяц.

Психологом центра социального обслуживания было проведено обследование Ю.. при котором на контакт она шла неохотно, нервни­чала. Ответы на вопросы были сумбурные и неполные, зачастую не соответствовали задаваемым вопросам. Было дано следующее заклю­чение: “По результатам наблюдения у Ю. отмечается несформирован- ность материнской сферы: нарушения в эмоционально-потребностном и ценностно-смысловом блоках; в операциях вербального и не­вербального общения с ребенком: не прослеживается уверенность, бережность, ласковость в движениях при взаимодействии с сыном… Мать старается выполнять уход за ребенком: соблюдает гигиеничес­кие нормы, кормит, ходит на прогулки в соответствии с рекомен­дациями участкового педиатра. Выявляются несформированность материнской компетентности в отношении к ребенку как субъекту психических потребностей и субъективных переживаний; снижение сензитивности к стимуляции от ребенка; неадекватность в реагиро­вании на проявления ребенка; отсутствие умения вести совместную деятельность с ребенком; отсутствие представлений о воспитании и развитии, соответствующих возрастным особенностям ребенка”. Указывалось, что “семья является разобщенной, хаотичной, характе­ризуется крайней эмоциональной дистанцированностью, отсутствует привязанность друг к другу. Поведение несогласованное, отсутствует способность совместно решать жизненные проблемы. Данной семье свойственна высокая степень непредсказуемости, импульсивности, наблюдается неустойчивое и ограниченное руководство. Роли неясны и часто смещаются от одного члена к другому. Семья является дис­функциональной, несбалансированной, отмечается низкая степень удовлетворенности семейной жизнью. Межличностные отношения в семье являются конфликтными”. Психологом были даны общие рекомендации.

В течение полугода сотрудниками органов опеки и попечитель­ства ежемесячно проводилось обследование условий проживания малолетнего. Отмечено, что в квартире поддерживается чистота и порядок, у ребенка в достаточном количестве имеются одежда и обувь, детская косметика, игрушки; родители гуляют с ребенком каждый день, купают его, соблюдают режим дня, регулярно посе­щают поликлинику и центр социального обслуживания. “Мальчик выглядит здоровым, одет в чистую одежду, вещи и пеленки чистые и выглаженные, ведет себя спокойно, улыбается, самостоятельно сидит, встает на ножки, держась за спинку кровати. Со слов Ю., она ежедневно гуляет с ним в парке 4 часа, на этой неделе в поликлинике они начали проходить диспансеризацию”. “Со слов А., сын чувству­ет себя хорошо, аппетит хороший, весит 8800 г, но стал беспокойно спать. На майские праздники они ходили гулять в парк, катались на теплоходе. Им отдали прогулочную коляску для ребенка, он ее от­мыл и постирал чехлы”. А. сообщал, что купил сыну новые игрушки, в июне они планируют поездку в Анапу”. При обследовании в июне 2015 г. мальчик выглядел здоровым, вел себя спокойно, улыбался, “с интересом” пошел на руки к специалисту.

Между супругами регулярно возникали конфликты по бытовым вопросам, по поводу которых они также обращались к сотрудникам УСЗН. Согласно одной из записей, “А. жалуется, что Ю. пропускает взвешивания ребенка в грудничковый день, часто уходит из дома, оставляя ребенка с отцом, подавать на развод передумала, но он так жить не хочет и хочет воспитывать ребенка сам…”. Согласно другой записи, Ю. сообщила сотрудникам органов опеки, что “в этом меся­це у мужа обострилось заболевание, он стал очень нервным, может повышать голос на нее и малолетнего сына, его стали раздражать бытовые мелочи”. По их рекомендации она в тот же день “позвонила специалисту-психологу, которая проконсультировала ее но поводу поведения А., объяснила, что его заболевание обострилось с наступле­нием весны и рекомендовала давать барбовал в течение месяца”.

В июне 2015 г. очередное обследование было проведено в связи со скандалом между супругами: Ю. обвиняла А. в том, что он тратит денежные средства на свои нужды; А. обвинял жену в том, что она приводит в дом подруг из интерната, дома не убирается, постоянно уходит из дома, оставляя сына с ним, он устает. А. сообщил, что страдает шизофренией, лекарств не принимает. Отмечалось, что он ведет себя нервно, напряженно, “чувствуется агрессия в отношении окружающих его людей “. Указывалось, что Ю. страдает “имбециль­ностью”. не понимает, что муж психически не здоров, “в силу своего заболевания не гасит его поведение, а скорее провоцирует агрессию”. Был сделан вывод, что индивидуальная профилактическая работа с семьей не дает положительных результатов в урегулировании семейных конфликтов между родителями малолетнего, что пред­ставляет опасность для ребенка.

Согласно письму директора центра социального обслуживания на имя начальника УСЗН и межрайонного прокурора (в июне 2015 г.), “ситуация в семье часто бывает непредсказуемой, родители не справляются самостоятельно с воспитанием ребенка, их поведение сложно контролировать, общаться с ними приходится как с детьми. Мать периодически отсутствует дома целый день, у нее отсутству­ют навыки взаимодействия с ребенком, она не умеет распознавать потребности сына, редко занимается совместной деятельностью с ним. Не соблюдается режим дня ребенка, нарушаются режим про­гулок. санитарно-гигиенические нормы ухода за ребенком: могут использовать непромытые бутылочки, кормить ребенка просрочен­ными продуктами… Поликлинику родители посещают совместно со специалистами по работе с семьей, чтобы записать рекомендации и проконтролировать их выполнение, т.к. дозы приема лекарственных препаратов могут не соблюдаться. У супругов нет навыка приобрете­ния вещей и продуктов по разумной цене”. Указывалось, что особую тревогу специалистов вызывает то, что ребенок начинает ходить, а родители не всегда находятся с ним рядом, иногда оставляют его в комнате играть игрушками, занимаясь своими делами на кухне. Ребенок “бесконтрольно может брать ножницы, синтепон из порвав­шегося матраца и др.”.

В конце июня 2015 г. Ю. уехала на несколько часов к подруге, оставив А. с ребенком. Тот, не справившись с бытовыми проблемами (на кухне подгорала каша, а ребенок в комнате плакал и мог упасть из кроватки), позвонил сотрудникам органов опеки и попечительства, которые убедили его написать заявление о помещении сына на время в Дом малютки. Тогда же межрайонным прокурором было подано в суд исковое заявление об ограничении родительских прав А. и Ю. в отношении несовершеннолетнего. При проведенном в августе об­следовании жилищно-бытовых условий указывалось, что в квартире грязно, в ней ветхая старая мебель, помещение не проветривается, в коридоре обои местами сорваны, комфортные условия для прожи­вания ребенка не созданы. Было дано заключение, что ответчики, “пренебрегая родительскими обязанностями, вопреки и в ущерб ин­тересам сына своим бездействием и безразличием создают опасную для жизни, здоровья, нормального развития и причиняющую вред нравственному развитию ребенка обстановку. Отсутствие ответствен­ности за воспитание и развитие сына влечет ухудшение здоровья ребенка, вплоть до угрозы жизни малолетнего и дезориентацию в обществе. Заявленные исковые требования подлежат удовлетво­рению’. А. и К), были не согласны с исковыми требованиями. Взяв кредит, они обратились к адвокату, который стал их представителем в судебном процессе, и сделали ремонт в квартире.

Допрошенные в ходе судебных заседаний сотрудники органов опеки и попечительства настаивали на том, что ребенка опасно оставлять с родителями, в силу своего заболевания шизофрении они не справляются с воспитанием. Специалист по социальной работе показала, что родители “не были адаптированы социально”, “мы учили, как варить кашки, супы”, “мы поэтапно все делали, но особых улучшений не увидели, часто ответчица отсутствовала дома, папа сам не справлялся с ребенком”. Про ребенка сообщала, что “он с запозданием ходит, ему не читают, у него не развита мото­рика, он не знает, что такое эмоциональная близость”. Указывала, что родители “не могут справиться с воспитанием ребенка без по­мощи”. пока эта семья была под их контролем, она “боялась спать ночами”. Специалист по работе с семьей показала, что наблюдала семью с апреля 2015 г., “семья не может справиться с проблемами самостоятельно, они не понимают элементарных вещей, не умеют готовить”. Показывала, что была свидетелем того, как ребенок был легко одет на улице, как он схватил ножницы, выковыривал вату из матраса. Решением суда но делу была назначена амбулаторная судебно-психиатрическая экспертиза.

При обследовании А. в ФГБУ “ФМПЦПН им. В.П.Сербского” было установлено следующее. Сознание и ориентировка не нарушены. Контакту доступен, держится с учетом ситуации. Эмоциональные реакции соответствуют содержанию беседы. Речь фразовая, с еди­ничными аграмматизмами; словарный запас невелик. В некоторых случаях недопонимает смысл сложных вопросов. При понимании вопроса отвечает на него в плане заданного. Цель проведения экс­пертизы, в целом, понимает верно. Анамнестические сведения со­общает непоследовательно, однако при расспросе может датировать основные события жизни. По характеру себя описывает спокойным, покладистым, подчеркивает, что “в психушках ни разу не лежал”. Считает, что у него “шизофрения, кажется’’. Жалобы на наличие обманов восприятия, суицидальные мысли отсутствуют, сообщает, что лекарственная терапия врачом-психиатром ему никогда не на­значалась. При расспросе о ребенке в достаточном объеме сообщает сведения о протекании беременности и родов у его жены, о состоянии здоровья ребенка, темпах его психомоторного развития, которые уверенно датирует. Знает, как зовут участкового педиатра ребенка, рассказывает, что несколько раз звонил ей в поликлинику, когда со­стояние здоровья мальчика вызывало его беспокойство. Утверждает, что данные ею рекомендации понимал, выполнял их аккуратно. Рассказывает, каким образом поставил ребенка на очередь в детский сад. Сообщает, что сделал ремонт в квартире, потому что в противном случае ребенка им с женой не вернули бы. При расспросе о взаимо­отношениях с женой сохраняются обвиняющие тенденции. Склонен жаловаться на нее, обвиняет ее в том, что она оставляла его одного с ребенком. В то же время при расспросе сообщает, что когда жена уезжала к своему брату на 2-3 дня, то сына опа брала с собой, а если оставляла ребенка с ним. то уезжала не больше чем на несколько часов. С негодованием заявляет, что она ‘”уходит из дома на два часа, потом приезжает заместо к девяти часам – к десяти”. О сыне говорит с большой теплотой. Рассказывает, как гуляет с ним, играет дома и на площадке. I Три расспросе о том, почему ребенок находится в Доме ребенка, признается, что это его “ошибка”. Тут же говорит, что это ошибка его жены, которая уехала из дома, оставив его с ребенком. Многословно оправдывается, что ему “надо было кушать пригото­вить”, он “кашу варил”, “мне же надо было бегать из кухни в комнату”, “каша гореть начала, ребенок мог упасть из кроватки”, “мог же пожар случиться, если бы каша сгорела”. Указывает, что, не справляясь с ситуацией, позвонил в органы опеки, а потом написал заявление о помещении сына на два месяца в детский дом, так как “жену хотел проучить”. Планы на будущее, связанные с воспитанием ребенка, недостаточно дифференцированы. Хочет отдать его в детский сад, на вопрос, зачем, отвечает: “Хочу в садик. Всех же детей отдают в садик. Хочу, чтобы хоть что-то он получил. Там ему будет лучше, он будет там гулять…” Клинически выраженных нарушений внимания, памяти нет. Мышление конкретное. Интеллект снижен, соответствует уровню умеренной умственной отсталости. Продуктивной психотичес­кой симптоматики нет. Критические и прогностические способности несколько снижены. При экспериментально-психологическом ис­следовании у него отмечается ограниченность когнитивных ресурсов рамками практических ситуаций, выявляется неравномерность темпа работоспособности, неустойчивость внимания. При этом ориентирован на помощь со стороны окружающих, поддается коррекции, подсказки принимает, исправляет допущенные ошибки. Объем непосредствен­ного запоминания снижен, однако введение опосредующего звена улучшает продуктивность воспроизведения. Динамика мыслитель­ной деятельности протекает в замедленном темпе, отмечаются сни­жение уровня обобщения, конкретность мышления, выраженные трудности абстрагирования. В индивидуально-психологических особенностях подэкспертного на первый план выступают признаки эмоциональной и личностной незрелости, зависимая личностная по­зиция, отмечаются рентные установки. Преобладает ориентация на текущие обстоятельства, склонность к внешнеобвиняющим реакциям, сочетающаяся со стремлением переложить ответственность на окру­жающих. Для подэкспертного характерна повышенная чувствитель­ность к средовым влияниям, преобладают робость, неуверенность в своих силах, мнительность. В межличностных взаимодействиях для подэкспертного характерны несамостоятельность, зависимость, при­вязанность к группе, ориентация на групповое мнение, стремление к постоянной опоре и поддержке окружающих, слабо выражена ини­циатива. Комиссией экспертов было дано следующее заключение: у А. обнаруживается умственная отсталость, умеренная без указаний на нарушение поведения (F71.9. по МКВ-10). По своему психическому состоянию А. опасности для ребенка не представляет. Уровень его интеллектуального развития позволяет ему усваивать необходимую информацию и овладевать основными навыками ухода за ребенком, он ориентирован на помощь окружающих, поддается коррекции: у него сохранены привязанность и любовь к сыну; имеющееся у него психическое расстройство характеризуется положительной динами­кой и сопровождается замедленным, но прогредиентным социальным развитием с повышением уровня социальной адаптации. В связи с тем, что у А. ограничены интеллектуальные ресурсы, снижен уро­вень социально-бытовой адаптации, ограничены .знания, умения и навыки, касающиеся воспитания ребенка в семье и динамики возрастных потребностей ребенка, а также в связи с тем, что мало­летний продолжительное время находится в Доме ребенка, А. может самостоятельно выполнять родительские обязанности при условии пролонгированного социального сопровождения.

При обследовании Ю. в ФГБУ “ФМИЦПН им. В.П. Сербского” было установлено следующее. Сознание ясное. Ориентирована полностью. В беседе держится с учетом ситуации. Эмоциональные реакции соответствуют тематике разговора: эмоциональные про­явления, в том числе реакции недовольства при обсуждении не­приятных для нее тем, контролирует. В начале беседы ситуативно напряжена, тревожна, отвечает вопросом на вопрос, в голосе – нотки протеста, раздражения. В последующем успокаивается, уходят про­тестные реакции. Речь фразовая, с единичными аграмматизмами: словарный запас невелик. В некоторых случаях недопонимает смысл сложных вопросов, при этом уточняет значение неизвестных ей слов. При понимании вопроса отвечает в плане заданного. Цель проведения экспертизы называет так: “могу ли воспитывать ребенка”. Анамнестические сведения сообщает последовательно, в достаточном объеме. Рассказывает, что до 17 лет проживала в детском доме; учи­лась в интернате по программе коррекционной школы. Сообщает, что закончила 6 классов, дальше “учиться не дали”. Описывая себя в детстве по характеру, отмечает, что “все пыталась делать сама, пыталась помогать, мыла палату”. При этом отмечает, что каких- либо занятий, направленных на социальную адаптацию, обучение ведению домашнего хозяйства, с ними не проводилось: к выпуску из детского дома она умела шить и вышивать, готовить не умела, не знала, как оплачивать квитанции и т.п.. С неудовольствием рас­сказывает. что в детском доме ее “пичкали таблетками’’; знает, что в 12-13 лет получала аминазин, тизерцин. Говорит, что от таблеток она чувствовала постоянную сонливость, ей было сложно учиться, ее “парализовывало”. При расспросе наличие в тот период психотической симптоматики отрицает, говорит, что была “тяжелой но характеру”, “ругалась, огрызалась”, “если что не по мне – отвечу”. Указывает, что в период проживания в детском доме не менее двух раз была из-за поведения госпитализирована в психиатрическую больницу. Тепло рассказывает о том, как во время одной госпитализации познакоми­лась с девочкой и ее мамой, которая потом стала приезжать к ней в детский дом. покупала ей вещи и сладости. Сообщает, что после достижения совершеннолетия была переведена в психоневрологиче­ский интернат. Говорит, что познакомилась там с ребятами, которые “вышли уже на квартиру”. Они подсказали, как можно за себя по­стоять, разговаривать с сотрудниками, главным врачом. Например, “они не имеют права по тумбочкам лазить, без разрешения в комнату заходить”. Рассказывает, что в интернате периодически конфликто­вала с администрацией и главным врачом, отстаивая свои права. Не скрывает случаев нарушения режима, эпизодическое употребление спиртных напитков в тот период. Объясняет свое поведение тем, что “там заняться нечем было, любила гулять с друзьями”. При расспро­се клинических признаков злоупотребления спиртными напитками, похмельного синдрома, алкогольной зависимости не обнаруживает. Признается, что из ПНИ дважды, “по пьянке” и после конфликтов с администрацией, ее направляли на лечение в психиатрическую больницу. Наличие в тот период психотической симптоматики от­рицает. По поводу настоящего гражданского дела сообщает, что беременность для нее была желанная. Она хотела ребенка, хотела сама его воспитывать. На вопрос о том, как приняли информацию о ее беременности в пансионате, где она проживала, отвечает: “В пансионате беседовали… Среагировала очень… Сказала, я ребеночка никому не отдам”. В достаточном объеме сообщает сведения о про­текании беременности и родов. Говорит, что во время беременности дважды лежала на сохранении, в родах у ребенка отмечалась гипок­сия, затем в течение месяца он находился в отделении выхаживания в детской больнице. Уверенно называет рекомендации, данные врачом при выписке. Рассказывает, как. ухаживала за ребенком дома на первом году жизни, с какими трудностями они с мужем сталкивались. Сообщает, что мальчик стоял на учете у невролога, они ходили в поликлинику, где ему делали массаж, выполняли с ребенком упражнения, которые показали в поликлинике врачи. Считает, что с самыми большими сложностями она столкнулась в первые девять месяцев жизни сына. Связывает это с тем, что ‘ ничего не умела делать”. Рассказывает, что крестная “помогала обхаживать” ребенка, помогала с деньгами. О сыне говорит тепло. С легкостью называет основные сроки психомоторного развития мальчика, при этом уровень его психического развития оценивает не всегда верно. Так. утверждает, что первое слово ребенок сказал в 1 год и 1 месяц, однако при расспросе выясняется, что в этом возрасте ребенок произ­носил лишь слоги (“мими, кики”). Рассказывает, что после того, как ребенок был помещен в Дом малютки, они с мужем его постоянно навещают. Обижена на “опеку” за то, что они “забрали ребенка”. Считает, что они с мужем сами могут его воспитывать, не хочет, чтобы сын воспитывался в Доме ребенка: “У меня такая же ситуация была, я сама из детдома. Я не хочу такие же ошибки повторять”. Намерена “бороться” за то, чтобы воспитывать ребенка самостоятельно. Планы на будущее, в целом, реальные. Планирует получить жилье, жить в семье, поддерживать отношения с братом: “Пока у меня две защиты: муж и брат”. Планы на будущее, связанные с воспитанием ребенка. недостаточно дифференцированы. Планирует водить ребенка в дет­ский сад: хочет, чтобы он занимался плаванием. При этом не очень осведомлена, в какое время детей обычно забирают из детского сада, как там организован режим дня, какие должны проводиться занятия с ребенком дошкольного возраста, в каком возрасте ребенок должен будет пойти в школу, где в ее районе есть бассейн. Клинически вы­раженных нарушений внимания, памяти нет. Мышление конкрет­ное, с нарушенной способностью к абстрагированию. Интеллект снижен, соответствует уровню умеренной умственной отсталости. Продуктивной психотической симптоматики нет. Критические и прогностические способности снижены.

Согласно заключению психолога, у подэкспертной выявляются признаки личностной при­митивности с ограниченным кругом интересов и потребностей при достаточно хорошо сформированных коммуникативных навыках и навыках решения бытовых и несложных социальных проблем. Ей свойственны потребность в общении, эмоционально-значимых отно­шениях, в том числе привязанность и любовь к собственному сыну, умение заботиться о нем и его потребностях, в том числе связанных с его развитием, стремление обеспечить ему достаточно хорошие бы­товые условия, а также отстаивать собственные интересы и интересы значимых окружающих в соответствии с конвенциальными норма­ми. при потребности в помощи и поддержке со стороны значимых окружающих. Выявляются невысокие ресурсы интеллектуального и эмоционально-волевого контроля поведения, прогностических и критических возможностей. В отношении К), было дано заключение, аналогичное тому, которое было вынесено в отношении А.

Как указывают зарубежные авторы, при оценке способнос­ти лиц с интеллектуальной недостаточностью осуществлять родительские обязанности можно фокусироваться на из­держках такого родительства, а можно учитывать имеющиеся семейные ресурсы, выявляя сильные стороны и используя их в организации работы с семьей (Booth Т., Booth W., 1998). Несмотря на наличие факторов, затрудняющих выполнение ТО. и А. родительских обязанностей (ограниченность их ин­теллектуальных возможностей, патохарактерологическис особенности, отсутствие собственного благоприятного семей­ного опыта, недостаточная осведомленность в социальных и социально-бытовых вопросах, вызванные воспитанием в интернатных учреждениях), у этих родителей имеются и по­зитивные ресурсы, делающие возможной коррекционную и профилактическую работу с семьей. Среди них любовь к ре­бенку, стремление быть хорошими родителями, ориентация на социально-желательное поведение, готовность обращаться к специалистам и принимать помощь и поддержку. А. и Ю. достаточно социально адаптированы, чтобы справляться с трудностями повседневной жизни и осознанно принимать адек­ватные решения, в том числе в нестандартных ситуациях: они самостоятельно ухаживали за ребенком в первые 9 месяцев его жизни, своевременно обращались за медицинской помощью, зарегистрировали сына в детский сад, при необходимости об­ратились к адвокату для представления их интересов в суде, сделали ремонт в квартире.

Отмеченные психологом у Ю. снижение материнской компетентности, недостаточная чувствительность к эмоцио­нальным сигналам ребенка характерны для большинства родителей с умственной отсталостью (Lynch E.W., Bakley S., 1989), однако это не те критерии, которые могут расцениваться как определяющие опасность оставления ребенка с родителем. Согласно обзору результатов исследований, несмотря на недо­статки и ограничения такого родительства, большинство лиц, страдающих умственной отсталостью, обеспечивают ребенка необходимыми для психического развития уходом и эмоцио­нальным теплом; обеспечивают безопасность и, до опреде­ленного возраста, необходимую для умственного развития стимуляцию (Booth Т., Booth W., 199G, 1997; Jones D.P.H., 2009). Более того, при условии адекватной поддержки и отсутствии в семье дополнительных вредностей (бедность, употребление психоактивных веществ, жестокое обращение) большинство детей умственно отсталых родителей, не имевших выраженной перинатальной патологии, к пятому-шестому классам школы не отстают в психическом развитии (Quimby В., 1998).

Давая в судебном заседании пояснения по поводу сделан­ного заключения, мы не могли не отметить стойкую убежден­ность специалистов социальной защиты не только в том, что Ю. и А. никогда не были способны самостоятельно исполнять родительские связанности, но и в том, что они никогда и ни при каких обстоятельствах не смогут быть достаточно хоро­шими родителями. Присутствовавший специалист органов опеки и попечительства утверждал, что семья находилась в их поле зрения с момента рождения ребенка, и без их помощи родители никогда не справлялись с уходом за ним. Эксперт обратил внимание суда на то, что до 9 месяцев родители воспитывали мальчика самостоятельно и что при первом об­следовании условий жизни малолетнего никакой угрозы для его жизни и здоровья выявлено не было. Специалист органов опеки и попечительства вменял родителям в вину наличие у мальчика отставания в психическом развитии, не учитывая ни наследственности ребенка, ни данных об имеющейся у него перинатальной патологии. Наибольшее непонимание воз­никло при обсуждении вопросов социального сопровождения. Согласно ст.22 Федерального закона от 28.12.2013 г. № 442-ФЗ “Об основах социального обслуживания граждан в Российской Федерации”, действующая редакция которого вступила в силу с 01.01.2015 г., при необходимости гражданам, в том числе родителям, опекунам, попечителям, иным законным предста­вителям несовершеннолетних детей, оказывается содействие в предоставлении медицинской, психологической, педагоги­ческой, юридической, социальной помощи, не относящейся к социальным услугам (социальное сопровождение). Социальное сопровождение осуществляется путем привлечения органи­заций, предоставляющих такую помощь, на основе межве­домственного взаимодействия. Как показывает зарубежная практика, семьи, в которых один или оба родителя страдают интеллектуальной недостаточностью, нуждаются в длительном социальном (в первую очередь, психолого-педагогическом) сопровождении. Наиболее эфективными при этом показали себя программы интенсивного обучения, адаптированные к интеллектуальному уровню родителей и их более медленному темпу усвоения информации, использующие наглядное обу­чение, моделирование проблемных ситуаций, поведенческие технологии, включающие в команду специалистов, имеющих опыт работы с лицами с умственной отсталостью (Lynch E.W.,

Bakiey S., 1989; Feldman M.A., Case L., 1999; Tymchuck A.J. et al., 1999). Хорошо зарекомендовали себя также программы длительной психолого-педагогической работы с детьми из группы риска, включающие консультативную помощь роди­телям. В Москве подобные услуги оказывают как государ­ственные (Центры социальной помощи семье и детям), так и негосударственные организации, в частности. Центр лечебной педагогики, Детский фонд ‘‘Виктория”, благотворительный фонд “Волонтеры в помощь детям-сиротам” и др. Однако в по­нимании участвовавших в судебном заседании специалистов органов опеки и попечительства социальное сопровождение семьи означало снабжение ребенка продуктами питания и одеждой. В качестве примера приведем вопрос, который был задан эксперту: сколько раз в неделю нужно привозить ро­дителям памперсы и детское питание, чтобы они смогли рас­пределить их на оставшееся время? Естественно, такая форма социального сопровождения для семей, в которых один или оба родителя страдают умственной отсталостью, не является оптимальной. Заключение экспертов и пояснение сделанных выводов оказались для суда более убедительными. Было вы­несено решение об отказе удовлетворения исковых требований об ограничении родительских прав 10. и А.

Литература

• Нечаева А.М. Правовые проблемы семейного воспитания несовершеннолет­них. – М.: Проспект, 2016. – 218 с.
• Booth Т.. Booth W. Against the odds: Growing up with parents who have learning difficulties //Mental Retardation,— 2000. Vol. 38(1), P. 1-11.
• Booth T., Booth W. Exceptional childhoods, unexceptional children: growing up with parents who have learning difficulties. – London, 1997.
• Booth T., Booth \V. Parenting under pressure: Mothers and fathers with learning difficulties. — Buckingham, 1996.
• Feldman M.A.. Case L. Teaching childcare and safety skills to parents with intellectual disability through selflearning // .Journal of Intellectual Disabilities. – 1999. Vol. 24(1), P. 27-14.
• Hayman R.L. Presumptions of justice: Law. politics and the mentally retarded parent // Harvard Law Review. – 1990. – Vol. 103.
• Ingram I). Parents Who Have Ment al Retardat ion. Fact Sheet. – The Arc, Silver Spring, Ml). 1990.
• -Jones D.P.H. Assessment of parenting / Ilorwath J. (Ed.) The child’s world: the comprehensive guide to assessing children in need. – London, 2009.
• Lynch E.W., Bakiev S. Serving young children whose parents arc mentally retarded // Infants and Young Children. – 1989. – Vol. 1(3). P. 26-37.
• Randolf R. NRCFCPP Information packet: Parents with mental retardation and their children. – N.Y., 2003.
• Tymchuk A.J., Llewellyn G., Feldman M.A. Parenting by persons with intellectual disabilities: A timelv international perspective // Journal of Intellectual Disabilities.- 1999. – Vol. 24 (1). P. 3-6.